— Мы об этом думали, — нервно ответил полковник. — Тем более, что по нашим законам принудительной репатриации подлежат лишь те, кто воевал на стороне немцев.
— Воевал или был захвачен в немецкой форме? — уточнил Дальтон.
— Это одно и то же! — вспылил полковник. — Ни один англичанин не надел немецкой формы. Ни один! Что бы ему за это ни сулили. А эти… а они… О чем я? — потер лоб полковник. — Опять вы меня сбили… Дальтон, о чем вы меня спросили?
— О женщинах.
— Вот именно, — просиял полковник. — Женщины здесь ни при чем, их просто угнали на работы, и оружия они в руки не брали. Значит, принудительной репатриации они не подлежат.
— Но ведь они не сами по себе. Они — жены тех, кого мы обязаны выдать. А их дети? — не унимался Дальтон. — Они-то чьи? Кому принадлежат эти ребятишки?
— Родителям, Дальтон. Родителям и только родителям! Поэтому я предлагаю снять с поезда всех женатых мужчин, причем вместе с их семьями. Завтра пойдет второй эшелон, а за эти сутки мужчины должны решить, берут ли они с собой жен и детей.
— Значит, я снимаю девять мужчин, девять женщин и семерых ребятишек? — уточнил Дальтон.
— Сколько есть, столько и снимайте! Но не забудьте: на размышления им ровно сутки. Комендантом второго эшелона назначен майор Стентон, людей передадите ему… Машины прибывают через час, — взглянул на часы полковник. — Разойтись и еще раз проверить вагоны! Я бы хотел, чтобы русские доехали живыми и знамя Сассекского королевского полка не было опозорено их кровью.
Утопающий в зелени и цветах городок живет своей жизнью. Бегут в школу дети. Спешат на службу чиновники. Идут с рынка нагруженные снедью женщины. На ступенях собора фотографируются молодожены.
А по улицам пробирается колонна грузовиков. В открытых кузовах разношерстно, но прилично одетые люди. Выглядят они довольно беззаботно, хотя встречаются встревоженные, настороженные лица. Заметив стоящий под парами паровоз, многие еще больше забеспокоились.
— Куда это нас?
— А черт его знает!
— Говорят, в другой лагерь.
— А в Союз не хочешь?
— Да брось ты! Хотели бы отправить, давно бы это сделали.
— Не забывай, с кем имеешь дело. Это же англичане, они слова в простоте не скажут.
— Да на что мне их слова?! Живем же, братцы. Живем! Что еще надо? У меня жена скоро второго парня родит. Мне о хлебе надо думать, о крыше над головой, о работе.
— Крыша у тебя будет. Деревянная. Из трех досок, — мрачно заметил кто-то.
— Ну вы, женатики, кончайте народ баламутить! На дворе сорок седьмой год, англичане со Сталиным на ножах, а вы никак не успокоитесь. Никому мы не нужны. Лично я женюсь на итальяночке и стану виноделом.
— Винодело-ом?! Что ты в этом понимаешь? Вино — это тебе не самогон из табуретки.
— А моя Оленька говорит по-итальянски. Ну, скажи, Олюшка, как будет по-итальянски мама? Моя мама?
— Мама мия, — доверчиво улыбнулась малышка.
— Ах, ты моя золотая! А как будет папа?
— Да будет тебе, — горделиво огляделся отец. — Папа — он везде папа. Правда, доча?
— Папа — это папочка, — прижалась к отцу девочка. Грузовик дернулся, остановился, и люди начали спрыгивать на землю. Кто-то замешкался, кто-то упал, заплакал ребенок, заголосила женщина…
— Станови-и-ись! — раздалась команда Дальтона. — Мужчины слева, женщины справа! Произвести перекличку!
Пока младшие офицеры бегали со списками вдоль строя, майор Дальтон подозвал одного из лейтенантов, что-то сказал, сделал руками охватывающий жест — и тут же колонну окружили вооруженные сассексцы.
— Вещи оставить на перроне! — приказал Дальтон. — Их погрузят в багажный вагон. Женщинам и их мужьям выйти из строя, вы поедете отдельно. Остальным по вагонам разойти-и-ись!
Погрузка прошла так быстро, что через несколько минут паровоз свистнул, окутался паром и потащил состав к виднеющимся вдали холмам. А небольшая группа женщин, мужчин и детей непонимающе топталась на перроне и ждала хоть какой-нибудь команды. Когда поезд скрылся, к ним подошел майор Стентон.
— Прошу в зал ожидания, — пригласил он.
Женщины подхватили детей, мужчины — нехитрый скарб, и со вздохом облегчения все двинулись к зданию вокзала. Небольшой зальчик оказался тесноват, но кое-как расположились, пристроили на скамейках детей, расселись и сами. Только после этого в зал вошел Стентон и, явно нервничая, сказал:
— Завтра утром пойдет второй поезд. Я — его комендант… То, что вы сейчас услышите, придумал не я. Среди вас есть офицеры, и вы хорошо знаете, что такое приказ. Так вот, мне приказано сказать вам следующее. Правительство Его Величества, а также правительство США решили всех военнопленных вернуть в Россию.
Кто-то охнул! Кто-то судорожно сглотнул ставший сухим воздух.
— Эшелон, который только что ушел, завтра пересечет границу Австрии, а там его встретят советские офицеры. По нашим законам выдаче подлежат только те лица, которые воевали на стороне Германия или дезертировали из Красной Армии, иначе говоря, речь идет о мужчинах. Женщин и, тем более, детей этот закон не касается.
Малыши перестали хныкать и прижались к отцам. Побледневшие женщины остановившимися глазами смотрели на окаменевших в горе мужей. А Стентон, часто сглатывая воздух, противно-серым голосом продолжал:
— Мы знаем, что не все хотят возвращаться в Союз. Но разлучать семьи… вырывать детей из рук отцов… делать жен вдовами — это… это…
Не понимая, что с ним происходит, Стентон рыдающе всхлипнул. Голос сорвался. Губы задрожали. Из глаз брызнули слезы.
— Будь я проклят! — отвернулся он к стене и достал платок. — Будь мы все прокляты! За что мне это наказание?! Господи, прости меня, Господи!
Потрясенный зал рыдал… Тоненько заливались дети. Голосили женщины. Скрипели зубами и не вытирали слез мужчины.
— Поймите меня, — кое-как совладав с собой, умоляюще прижимал к груди руки Стентон. — Поймите и, если сможете, простите. Они, — махнул он куда-то, — решили так: женщины и дети могут остаться, а мужчины должны уехать в Союз. Но если женщины не хотят расставаться с мужьями, они могут отправиться с ними.
Женщины прильнули к мужьям и заголосили пуще прежнего.
— Возможен еще один вариант, — проклиная свою судьбу, продолжал Стентон. — Родители уезжают, а дети остаются. Мы о них позаботимся. Отправим в Англию и позаботимся.
Матери так крепко прижали к себе детей, что те заколотились в истерике.
— Думайте, — шагнул к двери Стентон. — Поезд в девять утра.
Когда за Стентоном захлопнулась дверь, новый всплеск рыданий потряс здание вокзала.
— Петенька-а! Коленька-а! Ванюша-а! — бились около своих мужей молодые женщины. — Не бросай! Не покидай! Мы же поклялись всегда быть вместе, до самой березки!