«Похоже, что-то серьезное!» — решаю я, когда нас вместе с майором Прохоровым срочно вызывают на КП. Там уже дожидаются два командира транспортных «восьмерок» с группой спецназа. Задачу ставит командир полка в присутствии начальника Армейской авиации 40-й армии полковника Григорьева.
Вскоре с его слов выясняется: при выполнении бомбометания упал и сгорел Ми-24, пилотируемый моим земляком Павлом Винником. Версия о причинах происшествия у командования вырисовывается следующая: при сбросе 250-килограммовой бомбы с предельно-малой высоты (50 метров, — примечание авторов), она взрывается не как положено с задержкой в сорок секунд, а сразу — под фюзеляжем, в результате чего вертолет сильно повреждает осколками; на борту начинается пожар. Однако двигатели и система управления работают исправно, что позволило бы экипажу произвести посадку. Но, вероятно, молодой командир экипажа слегка растерялся, промедлил и произвел аварийную посадку не на ближайшей площадке, а через несколько минут — пролетев около трех километров. Драгоценное время было упущено: дверь командира не отстреливалась, машина горела, и начинали рваться боеприпасы. В результате выскочить и спастись после посадки успел только летчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не смог.
Сразу после падения вертолета в этот район отправили группу спасения — забрать выживших членов экипажа. Затем для патрулирования туда примчался небольшой отряд в составе двух БМД и десятка десантников. Теперь же экипажам транспортных Ми-8 ставилась задача перебросить к месту катастрофы командование полка, начальника Армейской авиации и забрать тело погибшего Павла.
Нам с Прохоровым надлежало прикрывать «восьмерки» с воздуха.
Взлетаем в обычном порядке: первыми отрываются от бетонки Ми-8, за ними — мы. Полет группы не занимает много времени — Павел Винник погиб всего в двенадцати километрах от аэродрома.
«Восьмерки» садятся рядом с чадящими останками винтокрылой машины; двигателей не выключают. Мы с комэском отходим немного в сторону. Барражируя на высоте тридцати метров, глазеем по сторонам, выискивая «духов» и изредка постреливаем. Скорее для острастки, чем для дела, потому как неприятеля не видно.
Прошло четверть часа.
Патрулируя воздушное пространство над опасным районом, я не имею визуального контакта с противником. Похоже, не имеет его и Прохоров. Мы выпускаем серии по две-три ракеты или посылаем короткие очереди из пушек по тем точкам, координаты которых называет по радио командир отряда десантников. Но отсутствие моджахедов отчасти успокаивает и расслабляет. Тем более что версия произошедшей катастрофы вполне «мирная».
Казалось, еще немного, еще две-три минуты и транспортники, забрав высокопоставленных пассажиров и тело погибшего летчика, пойдут на базу.
«Жаль Пашу. Чертовски жаль!.. Но «духи» здесь, похоже, не при чем», — успеваю я подумать, прежде чем слева по борту что-то ярко вспыхивает. Мгновение спустя, оглушают два сильнейший хлопка, слившихся почти воедино. Вертолет резко шарахает в противоположную сторону.
Тотчас оживает речевой информатор, спокойным женским голосом извещая экипаж о постигших несчастьях:
— «Борт «44», пожар». «Борт «44», опасная вибрация левого двигателя», «Борт «44», выключи левый двигатель»…
Я на долю секунды теряюсь. В памяти, точно старая черно-белая хроника, беспорядочно мелькают «кадры» из короткой жизни: родной город, мать с отцом, Ирина…
Из оцепенения выводит истошный вопль Валерки:
— Пэ-зэ-эр-ка-а-а!..
Мозг тут же включается и работает с невероятной скоростью, а руки и ноги послушно исполняют его команды.
Быстро оцениваю ситуацию и выбираю место для посадки. А в течение следующих двух-трех секунд инстинктивно уменьшаю режим двигателей и, резко погасив поступательную скорость, приступаю к снижению. Затем дублирую включение системы пожаротушения, сбрасываю бомбы и ракеты на «невзрыв», выпускаю шасси.
— Валерка, смотри в оба! — кричу по самолетному переговорному устройству. — Нет ли поблизости «духов».
У самой земли отстреливаю дверь для аварийного покидания и докладываю в эфир:
— Я «340-й», произвожу вынужденную посадку.
Все. Шасси вертолета мягко касаются земли.
Осталось выключить двигатели, обесточить бортовую сеть, затормозить колеса, забрать оружие и покинуть борт.
Срабатывает эффект хорошей натренированности: делаю это практически одновременно, выпрыгиваю из кабины и отбегаю метров на тридцать.
Стоим, озираясь по сторонам — не бегут ли к нам бородатые дяди. Я справа от вертолета, Валера — слева. Вертолет все еще катится под уклон к неглубокому овражку, несущий винт замеляет вращение…
Мы в волнении наблюдаем за машиной: успеет ли она остановиться?
Покачиваясь и нехотя подчиняясь включенным тормозам, тяжелая «двадцатьчетверка» останавливается…
Как показали позже результаты дешифрирования параметров полета, посадку мы произвели через семь секунд после поражения вертолета ракетами «Стингер». Больше других подобной шустрости удивлялся я сам.
— Надо же, как сильно напугали летчика!.. — отшучивался я по этому поводу.
* * *
Бегло осматриваем вертолет и обнаруживаем многочисленные повреждения по левому борту: ЭВУ (экранирующе-выхлопное устройство, — примечание авторов) изуродовано осколками; у лопаток последней ступени свободной турбины двигателя вырваны куски металла. Это означает, что еще несколько секунд работы, и движок из-за нарушения балансировки разнесло бы в клочья. В таком случае разлетавшиеся на чудовищной скорости лопатки турбин могли бы вывести из строя правый двигатель. А что еще хуже — запросто убить и нас с Мешковым.
Весь левый борт походит на дуршлаг, тяги несущего винта в некоторых местах прожжены осколками ракет насквозь, в лопастях зияют дыры, по обшивке течет топливо и масло… Однако наиболее важные узлы и системы, благодаря наружной броне, не пострадали, что и позволило произвести благополучную посадку.
Товарищи, конечно же, слышали фразы нашего речевого информатора (голос речевого информатора автоматически передается в эфир, — примечание авторов), слышали и мой доклад о вынужденной посадке. Поэтому скоро к пологому склону подлетает транспортный вертолет, пилотируемый капитаном Хоревым.
Мы бежим к севшей в полусотне метров «восьмерке». Но не тут-то было — в дверном проеме появляется борттехник и почему-то не пускает в кабину. Спрыгнув на землю, он растопыривает ручищи-лопаты и тянет обратно — к нашей машине.
— Ты что, обалдел?! — лезут наши глаза на лоб.
— Пошли-пошли! — старается тот переорать шум турбин и, показывает готовый к съемке фотоаппарат. — Сейчас быстренько запечатлею вас на фоне дыры в борту — потом спасибо скажете!..
«Фото-сессия» длится ровно минуту. Затем Ми-8 плавно отрывает колеса от каменистой почвы и, маневрируя на малой высоте, куда-то несется.