— Четыре часа по месту распределения, пять раз в неделю. Остальное время и выходные — полностью в вашем распоряжении.
— А отпуска будут? — спросил Ледяхин.
— Ну а как же? Конечно. По Конституции положено.
Упоминание Конституции в контексте такого глобального обмана вызвало смех у присутствующих.
Первым съюморил переводчик Файзуллин, который на протяжении всей беседы прикидывал, каким образом отсюда можно сделать ноги.
— А можно мне сразу отпуск за свой счет?
— Отпуск только в пределах Привольска-218, - сбил юмористический настрой переводчика майор.
— Хера ж себе отпуск! — возмутился Вешенцев. — Может, еще и работать во время отпуска надо будет? Для полноты, так сказать, идиотизма.
— Работать не надо будет, — глянув на часы, серьезно ответил майор. — Еще вопросы будут?
— Куда пропала Кулешова? — спросил Ледяхин.
— Действительно, товарищи, — раздался чей-то удивленный голос сзади.
Его поддержали еще несколько голосов:
— Да, точно! И еще тут было несколько… тоже пропали…
— Все они находятся в здании спецлечебницы, — отрезал майор, оторвавшись от часов. — Я еще раз хочу подчеркнуть. Те, кто будут организовывать подполье, сопротивляться властям, а также пытаться бежать, будут направляться на принудительное лечение в нашу спец-лечебницу.
На этих словах Файзуллин, который уже почти придумал план побега, резко погрустнел.
— А при совершении противоправных действий агрессивного характера, — продолжил майор, — и того дальше — в тюрьму. С реальными уголовными сроками. Как и в обычной жизни. Так что не советую особо буянить. Подумайте, где лучше находиться, здесь или в тюрьме.
— Лучше в Мюнхене, — мрачно буркнул Вешенцев.
— Пожалуй, — неожиданно согласился майор, но, видимо, не желая развивать эту тему, окинул толпу цепким взглядом: — Еще вопросы будут?
— Будут, — неожиданно отозвался молчавший до этого поэт Блюменцвейг. — Я бы хотел написать письмо в ЦК КПСС с благодарностью за проявленную заботу о простых тружениках пера. Хотелось бы передать это письмо мудрому руководству партии.
В голосе Блюменцвейга не было ни издёвки, ни сарказма. Лишь сосредоточенная печаль. Повисла пауза, и Кручинин с любопытством энтомолога посмотрел на высказавшегося поэта.
«Идиот, что ли?» — подумал он, но на всякий случай решил никак не реагировать на реплику.
— В общем, если будут вопросы, обращайтесь к лейтенанту Чуеву или напрямую ко мне. Фамилия моя — Кручинин.
В толпе засмеялись над «говорящей» фамилией, но острить не стали.
— В Привольске-218, - продолжил майор, — я являюсь главой административного управления. Открытки с видами капиталистических стран можете получить прямо сейчас у лейтенанта. Вечером они будут отправлены в Москву. И через две-три недели, для создания видимости обычной почтовой пересылки, мы разошлем их по адресам. Повторяю, не надо пытаться только нас обманывать. То есть писать фразы с конкретными именами типа «Вадик меня встретил. Он тебе сам расскажет» или подозрительный маразм типа «Гулял по Мюнхену, поднимался на Эйфелеву башню». Также никаких непонятных аббревиатур, анаграмм, палиндромов и прочих литературных извращений. Всего хорошего.
Майор развернулся, впрыгнул в материализовавшийся как будто из воздуха газик и уехал.
— Мда-а, — мрачно протянул после паузы Вешенцев, — слетали, блин, в Мюнхен…
Все подавленно молчали.
— Ладно, — смачно сплюнул Горский и первым подошел к лейтенанту Чуеву. — Дай мне, что ли, открыточку.
— Тебе какую страну?
— Японию, блин!
— Японии нет.
— Так хули ты спрашиваешь? — разозлился Горский.
Чуев побагровел, но сдержался.
Народ быстро выстроился в очередь и тоже стал требовать открытки. В конце, правда, вышла небольшая накладка — немецкие открытки закончились на стоявшем последним художнике-авангардисте Владлене Раже, чья фамилия служила поводом для бесконечных упражнений в острословии. «Эх, Раж, еще Раж, еще много-много Раж», — пели его захмелевшие приятели, а в артистических кругах даже ходило четверостишие:
О том, что входят в раж, она слыхала, Однако крест познания был тяжел — Удивлена она была немало, Когда однажды Раж в нее вошел.
Раж, кстати, никогда не обижался на подобные шутки, более того, искренне радовался и смеялся вместе со всеми. И вообще был очень милым человеком, хотя и не очень талантливым, можно даже сказать бездарным. Но если гений и злодейство несовместны (хотя и это спорно), то бездарность и доброта в одном флаконе — очень даже частое явление. Но сейчас милый человек Раж, чье самолюбие было задето отрицательным ответом лейтенанта, разозлился и потребовал, чтобы ему тоже дали открытку с немецкими видами.
Лейтенант предложил открытки с видами других европейских стран, сказав при этом, что может дать только европейские, иначе у родственников возникнут подозрения насчет того, как это Раж приземлился вместо Мюнхена в Бомбее, например.
— Если у вас все равно только Европа, при чем тут Бомбей? — удивился Раж.
— Ну, это я так, к сведению, — туманно ответил Чуев. — А вообще у нас разные открытки есть. В запасе.
После некоторых колебаний Раж выбрал какой-то голландский ландшафт.
К слову сказать, впоследствии ему отчаянно не везло и нужные открытки, как назло, заканчивались прямо перед его носом. Тогда уже строгости в отборе стран не было и можно было писать «из любой точки планеты».
В итоге мать Ража, любуясь то видами Австралии, то видами Америки, окончательно потеряла всякое представление о географическом местоположении сына, но зато прониклась глубоким убеждением, что ее сын неплохо зарабатывает, ибо колесит по свету как умалишенный, и даже хвасталась соседкам — вот, мол, мой сын какой турист богатый. Те охали и ахали и спрашивали, чего ж он, раз такой богатый, деньгами не помогает. На что та отвечала, что за границей другие деньги и он не может их присылать. Что было чистой правдой. В те годы эмигранты посылали в Союз не доллары (валюта была запрещена), а что-то, что можно было бы продать.
Впрочем, все это было позже, а в день прилета новоприбывших больше волновало, можно ли отсюда выбраться, и если да, то как.
Максим вдавил большим пальцем черную кнопку звонка. По ту сторону что-то закудахтало, и через пару секунд дверь распахнулась. На пороге стоял коротко стриженный блондин сорока с небольшим лет. У него был идеально ровный загар, белоснежная улыбка в тридцать два зуба и явно недешевая дизайнерская одежда. На последнее у Максима был наметанный глаз, ибо в Израиле он работал ночным охранником дорогого бутика.
— Вы Зонц? — спросил Максим, невольно любуясь голливудской внешностью хозяина.