– Навсегда. Примите это как данность. И потому скажите честно, без боязни – свободны ли в СССР люди искусства?
Вопрос застал Фролова врасплох. Честность честностью, но он слишком хорошо знал, чем такая честность окончилась для многих его коллег. А пришла ли немецкая власть надолго, это еще бабушка надвое сказала. Сегодня пришла, завтра ушла, а где-то будет записано, что такой-то такой-то критиковал советскую власть. До войны подобные вопросы назывались провокацией.
– Художник не может быть абсолютно свободным, – уклончиво ответил Фролов. – Он зависит от многих вещей. Как и любой человек.
– Понятно, – усмехнулся Фляйшауэр, явно оценив дипломатичность ответа. – Я это к тому, что Третьему рейху нужны творцы. Писатели, поэты, композиторы, режиссеры. Мы хотим, чтобы русская интеллигенция тоже приняла посильное участие в этой священной освободительной войне против большевизма. Скажите, а нет ли у вас желания снять фильм?
– Какой фильм? – с опаской посмотрел на лейтенанта Фролов.
– Любой. Какой хотите. Хорошо бы на современную тему, конечно. Я бы мог достать пленку, необходимую аппаратуру, свет и прочее. Мои солдаты могли бы составить массовку. Или еще как-то помочь. А в случае одобрения свыше вам предоставить любое место для съемок, людей, технику, павильоны. Вы бы взялись за такую работу? Было бы интересно.
– Актеров вы тоже предоставите?
– Конечно. В Минске же остались актеры. Вот и пригоним их сюда. Или вас туда отправим. Но под моим патронажем.
Пока Фролов размышлял, как ему правильно себя вести, Никитин прикидывал, как распорядиться техникой. Немецкая техника – на вес золота. Кто там в пылу войны будет следить за ее перемещением? А как немцы уйдут, она бы у него осталась. Как и любой советский человек, воспитанный пропагандой, он был уверен, что война надолго не затянется.
– Здесь нет электричества, – ухватился Фролов за спасительную соломинку.
– Ерунда, – отмахнулся Фляйшауэр. – Есть солярка, керосин, мотоцикл и этот местный гений… как его?
– Timofej, – подсказал Шнайдер.
– Вот-вот. Сделаем генератор, и будет вам электричество. Хоть ночью снимай.
Заметив смущение на лицах советских кинематографистов, лейтенант откинулся на спинку стула.
– Ладно. Не отвечайте сразу. Подумайте. Возможно, у вас есть какие-то замыслы, идеи. Новая власть с радостью помогла бы вам их реализовать. Это ваш шанс.
– А если мы откажемся? – осторожно спросил Фролов. – Ну, в смысле, что у нас нет идей.
– Что ж это за художник, если у него нет идей? – удивился Фляйшауэр и был по-своему прав.
– Нууу, – протянул Фролов, не зная, что возразить, и с тоскливой мольбой посмотрел на Гитлера, как смотрит невыучивший урок школьник на лица одноклассников, ища подсказку.
Но Гитлер молчал. Фляйшауэр тем временем достал пачку папирос и протянул ее гостям.
– Угощайтесь.
Фролов с Никитиным вежливо вытянули по папиросе.
Лейтенант прикурил и дал прикурить гостям.
– Впрочем, если совсем нет никаких идей, мы можем подсказать, но…
Тут лейтенант выпустил тонкую струйку дыма и продолжил:
– Но, по правде говоря, не хотелось бы начинать творческое сотрудничество с указаний и приказов. Немецкие власти ценят художника за полет мысли. А если мысль художника летит, потому что ей дали пинок под зад, это не совсем тот полет.
И Фляйшауэр рассмеялся собственному остроумию. Выслушав перевод, Фролов с Никитиным кисло улыбнулись.
– А в качестве дополнительного аргумента скажу вам вот что, – добавил лейтенант, отсмеявшись. – Это на тот случай, если вы надеетесь прорваться за линию фронта к русским. Вы сейчас находитесь на оккупированной территории, а по диким законам вашей страны это приравнивается чуть ли не к преступлению. Вам придется доказывать, что вы не сотрудничали с новой властью и все такое.
– И поэтому вы предлагаете нам сотрудничество, – невольно сострил Фролов.
– Ну, во-первых, не сотрудничество, а сотворчество. А во-вторых, не все ли теперь равно? Уж лучше получить максимум выгоды в плохой ситуации. А оттого, что вы будете снимать кино, ваша участь намного не ухудшится. Вряд ли писателя или художника, оказавшегося на немецкой территории, будут обвинять в том, что они, дескать, творили под новой властью. Их просто расстреляют или сошлют куда-то за один факт присутствия в оккупации.
Фляйшауэр откровенно блефовал, поскольку не очень верил в то, что советская власть может дойти до такой глупости, как расстрел или ссылка за плен и оккупацию, но он был наслышан о кровожадности сталинского режима и решил, что немного перегнуть палку не помешает.
И действительно – аргумент Фляйшауэра произвел впечатление на Фролова и Никитина, ибо, будучи советскими людьми, они могли представить себе любой, самый мрачный вариант развития событий. Но в таком случае выходило, что у них уже нет обратной дороги. А признавать это очень не хотелось. Фролов подумал, что если бы они все-таки прорвались через линию фронта, то вряд ли бы их кратковременное присутствие в Невидове называлось проживанием или тем более сотрудничеством. Но ведь еще надо было прорваться.
«Зря я лейтенанту про авто ляпнул! – мысленно чертыхнулся Фролов. – Так хоть можно было бы рискнуть, а теперь они это дело под контроль поставят».
Он сказал Фляйшауэру, что над предложением подумает и завтра даст ответ.
– Ошен карашо, – ответил на корявом русском лейтенант и попытался дружелюбно улыбнуться. Вышло так себе. Лейтенант это почувствовал и быстро стер улыбку.
Выйдя из комендатуры и по совместительству Климова дома, Фролов с Никитиным тут же бросились в жаркое обсуждение сделанного предложения.
– Ну его в баню, Александр Георгиевич, – замотал головой оператор. – Не надо нам это. Пока мы еще не замарались.
– А если замарались? Если лейтенант прав? Мы сейчас тут носы воротим, а вернемся, так нас сразу…
Заканчивать фразу не стал – и так все ясно.
– Да ты сам подумай, – продолжал возмущаться оператор. – Какие на хер съемки? Где? С кем? О чем?
– Тебе хорошо говорить. Твоя хата с краю.
Почему «хата» Никитина была с краю, Фролов не уточнил, а Никитин не стал спрашивать.
– Разуй глаза, Федор. Немцы прут как танки. А если и вправду все это надолго? Ну или даже пять-десять лет? Это ж все. Мне тогда шестой десяток пойдет. Это если на фронте не убьют.
– Опять ты свою шарманку о смысле бытия завел. Теперь весь мир, что ли, должен твоими заботами жить?
«Было бы неплохо», – подумал Фролов.
– Ну и что ж делать, по-твоему? – продолжил наступление Никитин.
– Дело делать.
– Блять, тоже мне «дядя Ваня» нашелся! Дело делать! Ха! Какое, блядь, на хуй, дело?! Для немцев кино снимать?! Может, вообще в Берлин переехать? Тебе что, на Родину насрать?! Да нет, Александр Георгиевич! Это не моя, блять, это твоя хата с краю! Ну конечно! Семьи у тебя нет, детей нет, родителей нет. Конечно! Что тебе терять?!