– Ну, предположим, что семьи, родителей и детей у тебя тоже нет. Насколько мне известно. А на Родину мне не насрать. Это уж, скорее, Родине на меня насрать.
– Че это вдруг?! – возмутился Никитин. – Она тебя кормила-поила, образование дала, работу дала, а тут на тебе! Насрать ей на тебя! Да ты, я смотрю, хитрый жук.
– Ты меня, Федор, сейчас в антисоветчика не записывай. Сам подумай, что ж это за образование, которое никому не нужно? И что за работа, которую мне не дают нормально сделать?! Да и не должен я никому ничего. Я уже отработал то, что полагается. Но пусть и мне дадут что-то для себя сделать. Хотя, конечно, не для себя, а для искусства.
– Искусство не бывает само по себе.
– Ну для советского искусства, если тебе угодно.
– На немецкие деньги?
– Ну для народа, если угодно. Зачем считать, что я противопоставляю себя народу? Совсем наоборот. Но не надо же считать его глупее, чем он есть. Я ведь тоже хочу внести свою лепту в советское – тьфу! не советское… в общем, не важно. Просто искусство.
– Я не собираюсь становиться немецким оператором, – гордо отрезал Никитин.
– Да и я не собираюсь становиться немецким режиссером.
– Ну а что мы тогда обсуждаем?
– Мы обсуждаем план действий. Допустим, мы откажемся. Хорошо. И что дальше?
– Не знаю, – буркнул Никитин. – Я считаю, надо прорываться.
– Как?
– Сядь да покак. Надо чинить «эмку» и рвать когти. А в противном случае мы и вправду застрянем в немецком тылу на веки вечные. И уже потом точно не отмоемся.
Фролов вздохнул и, хотя где-то жалел об упущенной возможности, согласился.
– Может, ты и прав.
Он посмотрел вдаль и увидел двух немецких солдат, которые фотографировались в обнимку с качающимся Климом.
– Ишь ты, – говорил Клим, расплываясь в удивленно-пьяной улыбке. – Дела…
На следующий день Фролов проснулся оттого, что кто-то дергал его за ногу. Это был Никитин.
– Что случилось? – встрепенулся Фролов.
– Пиздец случился, – буркнул Никитин.
– Серафима не дала?
– Щас умру от смеха, – мрачно ответил оператор. – Я говорил с Тимофеем. Он сказал, что с шинами полный швах. Они не проколоты, а порезаны. Он еще вчера осмотрел, да нас не застал. А потом комендантский час начался. Но это, в общем, без разницы – машина поднимет шум, а догнать нас на мотоциклах – раз плюнуть.
Фролов привстал и стал смахивать налипшие на лицо соломинки.
– Ну и какой план?
– План был у Каплан, – сострил Никитин.
– Погоди, Федор. Тут всего один мотоцикл. Его можно ликвидировать. Или на нем же и уехать.
– Исключено. Его пригнали прямо к комендатуре, и теперь пасут трое патрульных.
– И что ты предлагаешь?
– Надо бежать как есть.
– Через болота?!
– Именно. Так меньше шансов нас догнать.
– Зато больше шансов утонуть.
– Не переживай. Гаврила мне все тропки показал. Я теперь сам проводник будь здоров. Главное – Кривой сосны держаться.
– Какой еще сосны?
– Это и есть самая главная примета. Высоченная сосна – торчит, как гвоздь, посреди болот. Кривая только немного. Ее отовсюду видать. Если на нее из деревни идти, выйдешь на большак. А если с большака к ней двигать, то мимо деревни не промахнешься. От нее если пойти, то и церковь видна. Смекаешь?
– Смекаю, смекаю, – отмахнулся Фролов. – А вещи?
– Да хер с вещами. Война же. Или ты думаешь, что нас в Минске кто-то с фильмом о колхозе «Ленинский» дожидается? Там наверняка уже всю студию эвакуировали.
– А может, не будем торопиться? Может, притворимся, что будем снимать фильм? Получим машину, технику, нас выпустят, а мы фюить – и на Родину?
– Фюить – и в гроб, – мрачно сказал Никитин. – Пока мы будем притворяться, фронт уйдет еще на десятки, а то и сотни километров вперед. Его потом и на самолете не догонишь. Еще неизвестно, сколько вся эта волокита с фильмом займет времени. Может, месяц, может, год. И что? Ждать, пока хер не отвалится? И если честно, то хрень это какая-то. Сам подумай, ну, кому здесь нужно, чтоб мы какое-то кино снимали? Этот лейтенант на всю голову ебанутый, я тебе точно говорю. Я ебанутых за версту чую. Нет, делать ноги надо. И чем быстрее, тем лучше. Да бляха-муха! Че я тебя вообще уговариваю? Ты же не хочешь к своим прорываться!
– Да нет, – принялся оправдываться Фролов. – Очень хочу. Но…
Фролов попытался вспомнить, какие у него были контраргументы, однако на язык неожиданно выполз идиотский вопрос.
– А как же Серафима?
– А что Серафима? – пожал плечами Никитин. – Серафиму с собой возьму.
– Здрасьте, пожалуйста, – опешил Фролов. – А Ляльку не хочешь захватить, чтоб веселее было?
– Ляльку не хочу.
– Ну хорошо. А родители Серафимы?
– Да сирота она. Сама приблудная.
– Я не пойму, ты что, влюбился, что ли?
– А тебе-то что? – буркнул оператор. – Может, и влюбился.
– Может, ты и жениться надумал?
– Может, и надумал. Лучше скажи, ты когти рвать будешь или здесь торчать собираешься?
Фролов потер переносицу.
– Слушай, давай хотя бы подстрахуемся. Мы же ничего не теряем. Я отнесу заявку и спрошу, сколько займет ответ. Если месяц, рвем хоть сегодня вечером. Если неделю, ждем. Так нам доверия будет больше, если сцапают.
– Так уж и больше, – хмыкнул Никитин. – Лейтенант тоже не дурак. Думаешь, он каждому твоему слову поверит. Приставит к нам по паре солдат – и что?
– Между прочим, это было бы даже лучше.
– С чего это?
– Если мы с собой пару солдат захватим, нас точно никуда не сошлют.
– Да ты, Александр Георгич, я смотрю, храбрец, каких поискать. Солдат обезоруживать голыми руками собираешься.
– Да это как выйдет, – смутился Фролов. – Попытка – не пытка. Зато если немца хоть одного приведем, то могут и медаль повесить.
– Ага, сначала медаль. А затем нас. Вместе с медалями.
Фролов решил больше не возражать, в конце концов Никитин прав – Фролов только из малодушия оттягивает принятие решения. Не так часто он оказывался перед столь серьезным выбором. Обычно Фролов ждал, пока все само собой рассосется. И даже, когда пятнадцать лет назад врач объявил ему, что у его матери запущенный туберкулез, он наивно и одновременно жалостливо спросил: «А может, рассосется?» Врач посмотрел на него, как на законченного идиота.