Следователь предупредительно пояснил:
– «Чистуха» – это чистосердечное признание.
– Спасибо, знаю.
– Во, – почему-то обрадовался полицейский и даже стал протирать стекла очков. – Сразу видно, наш клиент!
– Не будет колоться, ко мне его приведите, – с порога сказал Баздырев и вышел.
Дверь за ним утянуло сквозняком, и она с треском захлопнулась.
– Ты знаешь, как по-английски «общество»? – спросил следователь.
– «Сосайти».
– Молодец, – похвалил Кинжалкин, – вот и придется тебе «сосайти» в тюрьме делать!
После колоритного Баздырева следователи выглядели уныло и бездарно. Мне захотелось пообщаться с Павлом Самсоновичем. О чем я тут же попросил сотрудников дружественных органов. Следователь хмыкнул.
– Ты, видно, мазохист. В особо извращенной форме.
На этом наша беседа закончилась. Ночь я провел в той же камере. Вороватого юношу увезли, а на месте двух кавказцев были два азиата – узбек и таджик. Разговор не клеился. Они отбили намаз и завалились по моему примеру на нары.
Утром после завтрака меня привели к Баздыреву. Он тут же обозвал меня Фантомасом и сказал, что здесь он самый Штирлиц.
– Ну, рассказывай, как ты кожу морды менял. Столько басен за свою работу слушал, но такой лабуды еще не приходилось…
Он показал мне хорошо знакомый некролог из «Московского комсомольца» о смерти тов. Раевского В.И., который я сам, глотая слезы, написал. Затем Баздырев с легкой небрежностью бросил мне под нос сводную справку по московским и подмосковным кладбищам, где черным по белому было написано, что гр-н Раевский Владимир Иванович в списках покойников на данный период не значится.
– Где владелец? – Сыщик потряс раскрытым удостоверением о праве на льготы. – Замочил?
– Я уже говорил, что Раевский – моя бывшая фамилия. А врать мне резона нет. Вы позвоните заместителю министра внутренних дел, – я назвал фамилию, – Александр Геннадиевич в курсе моей истории. В том числе и насчет пластической операции…
– Почему бы и нет? – Паша тут же согласился, снял трубку, набрал номер. – Алло, соедините, пожалуйста, с Александром Геннадиевичем! Это майор Баздырев!
Паша глянул на меня, кивнул.
– Здравия желаю, товарищ генерал! Майор Баздырев беспокоит! Александр Геннадиевич, у меня сейчас в кабинете сидит мужчина… – Паша бросил вопросительный взгляд.
– Раевский Владимир Иванович, – сказал я. – Новая фамилия – Кузнецов.
– Раевский Владимир Иванович! – повторил Баздырев. – Говорит, вы знаете всю его историю. Короче, он говорит, что участвовал в ликвидации преступной группировки наркодельцов в Таиланде. Припоминаете? Он говорит, что его заказали какие-то отморозки… А потом пришлось сделать ему пластическую операцию, чтобы изменить внешность. Так и есть?.. Ну, задержали – для выяснения личности… У него документы не совсем в порядке. Товарищ генерал, я его не задерживал. Это умники из налоговой полиции… Вы тоже его разыскиваете?.. Что? Представлен к званию Героя России? – Баздырев вытаращил на меня глаза. – Немедленно выпустим. Не выпускать? Доставить к вам? Есть!
У меня все поплыло перед глазами…
– Вот ты какой, оказывается! Тебя уже месяц разыскивают! Ну, не ожидал, ну, поразил! Генерал сказал срочно доставить тебя к нему в кабинет!
Баздырев похлопал меня по плечу. А я сказал:
– Слушай, тресни меня чем-нибудь по голове, а то мне кажется, что я сплю!
– Я бы с удовольствием, но генерал сказал: не задерживаться.
Вошел сержант, буркнул: «Давай руки!» И защелкнул браслеты на моих запястьях.
– А это еще зачем? – возмутился я.
Баздырев строго пояснил:
– Генерал сказал «не отпускать, сразу к нему».
– Да я не собираюсь никуда бежать!
– Я знаю. Но служба обязывает. – Баздырев вздохнул и уныло пропел: – «Наша служба и опасна и трудна…» Не забудь пригласить, когда Звезду вручат! – вдогонку крикнул он.
– Обязательно! – пообещал я.
Меня посадили в «воронок». Дорогой я размышлял о превратностях судьбы. Вся моя жизнь, как синусоида в осциллографе: то возносит, то швыряет на дно. И пока на экране не потянется бесконечная мертвая прямая, я буду всегда ловить удачу, как уздечку вырвавшегося коня.
Мои думы прервал резкий металлический скрежет. Машина остановилась. Через маленькое зарешеченное окошко почти ни черта не было видно. Зато я хорошо помнил этот волнующий звук: так открывалась огромная железная дверь в Бутырке. Я не ошибся. Мы въехали в «шлюзовой» отсек. Металлическая дверь с тем же грохотом и визгом вернулась на свое место. Проклятая синусоида нырнула на самое поганое дно, которое только можно отыскать в Москве.
С добрым утром, СИЗО № 2!
Меня стал разбирать хохот. Мои конвоиры выволокли меня, корчащегося от смеха, из машины и повели оформлять. Никто ничему не удивлялся. Эти стены видали немало истерик.
Меня очередной раз обыскали и отвели в камеру. Дверь захлопнулась. Несколько пар глаз равнодушно глянули на меня. Мое появление ничего не добавляло в жизнь обитателей камеры, а только лишало еще одной порции воздуха. Ничего в Бутырке не изменилось. Липкая духота, как в Таиланде после дождя; семьдесят полураздетых мужиков в наколках; сон в три смены; вонючие трусы и майки на веревках под потолком.
По тюремной привычке опустился на корточки на свободном пятачке. Ко мне тут же придвинулся сутулый парень в серой майке и засаленных спортивных штанах. Почесывая патлатую голову, он с ехидцей некоторое время смотрел на меня, а потом выпалил:
– Мужик, мхом не богат?
Я понял, что этот уродец прощупывает меня. «Мужик» – на зоне низшая каста, пахарь, серая масса. Назвать так авторитета – серьезное оскорбление.
– Ты ко мне обращаешься?
– А то к кому? – Он ухмыльнулся, обнажив щербину на месте переднего зуба.
– Я тебе не мужик. А за мхом в лес попросись. Как раз сезон.
Кто-то засмеялся. «Беседа» пошла – с ножа на бритву. И щербатый рванул напролом.
– Не мужик, говоришь? Баба, что ли? – дурашливо спросил он.
Все, кто слышал наш разговор, заинтересованно замолчали. Даже телевизор приглушили. Я понял, что именно сейчас для меня наступил момент истины. Возможно, за щербатым поднимется полкамеры. Но деваться мне было уже некуда. Я ухватил урода за патлы и резко дернул вниз, без прыжков и размахиваний ногами и кулаками. Получилось то, что хотел: парень расквасил нос о свою же коленку. Он попытался вскочить, но я положил ему руку на плечо и прочитал нотацию:
– Вроде ты, парень, с понятиями, знаешь, что такое «мох», а незнакомого человека сразу «мужиком» называешь. Неправильно это.
Я старался говорить как можно спокойней, сознавая, что малейший страх погубит меня, подлые дружки щербатого накинутся сзади, повалят и забьют ногами. Таковы законы стаи. Но, видно, не осмелились.