– Ах ты, хитрожопец! Главную улику сожрать! Ладно, на сегодня хватит. – Баздырев встал и почесал брюхо. – Спасибо за чистосердечное вранье. И знай, Фантомас, ты меня крепко достал! Но я еще не таких фантазеров раскалывал. Ты, голуба, не знаешь, что еще у меня в запасе на тебя есть. Я опрокину все твои наивные представления о МУРе.
…В камеру вслед за мной ввели еще одного свеженького арестанта. Правда, на вид ему было лет шестьдесят. Изможденное, как у шахтера, лицо, аккуратно постриженные седые волосы, франтоватая щеточка усов.
Он поздоровался, огляделся и прошел на середину камеры. Свободное место было рядом со мной, он присел по-тюремному на корточки. Теперь я смог оценить одеяние незнакомца, что весьма трудно было сделать сразу в тусклом желтом мареве нашей камеры. Черная рубашка без воротника с вышитым орнаментом, кожаная жилетка, светло-серые брюки. Вид портили туфли с вытащенными шнурками. Но у всех нас в этом заведении что-то вытащили.
Руки у старика дрожали, то ли от страха, то ли от нервов: этакий старческий треморчик. Ладони у него были продолговатые. Такие я видел у афганцев – наших бывших то ли врагов, то ли союзников. Заметив, что оцениваю его нервное состояние, старик тут же скрестил свои музыкальные пальцы в ладонях. Пока я размышлял, на каком инструменте играет мой сосед, от кучки шаромыжников, одного из которых я успел уже проучить, отделился верзила с трехрядными наколками на теле по кличке Михай.
– А не слишком ли ты поспешно занял место центрового? – спросил он бесцеремонно.
Старик, глянув из-под кустистых бровей, поинтересовался:
– А кто такой Центровой?
– Непонятливый… – Михай укоризненно покачал головой и обернулся к дружкам. Те оторвались от игры в карты, предвкушая бесплатное развлечение. – Твое место, как говорят в народе, у параши. Ступай, папаша, к параше!
Все засмеялись.
Но старичок оказался упрямым.
– Решительный… Ты хоть бы назвал себя. Может, ты и есть Центровой? – усмехнулся он.
– Фраер поняток не сечет, – печально произнес Михай. – Ты кто есть такой, страшный и беспощадный?
– Беспредельщик! – поддакнул кто-то из картежников.
– Меня звать Сильвио, – ответил старик.
– Да ну? Испанец, что ли?
– Итальяшка-какашка! – вякнул еще кто-то.
– Сильвио из Гондураса!
– Из Гваделупы!
Старик побледнел. Но продолжал по-прежнему спокойно:
– Старших не уважаешь! И себя назвать боишься…
– Михай-всем-в-рот-пихай! Слышал про такого?
– А ведь за базар отвечать придется… Здесь не в ментовке, там-то стерпеть могут…
– Ладно, старикан, уважая твои заслуги в Куликовской битве, наказывать тебя не буду. Пшел вон отсюда, пока не выкинул, как ср…го кота.
Но дед, видно, был из крепких.
– Смотри, как бы потом на цирлах не пришлось ползти за прощением.
– Ну-у, беспредельщик, – снова вякнул кто-то из «соратников».
Камера застыла в немом восторге. Если Михай стерпит, то автоматически станет чмушником; теперь ему оставалось одно, тоже препохабное дело: применить силу к старику. Но в наших СИЗО, где самое последнее дерьмо может поставить на уши всю камеру, и не такое бывает. Стайка шакалов ломала принципиальных воров, остальные трусливо расползались по щелям. В нашей камере, похоже, был переизбыток дерьма на квадратный сантиметр.
Михай неожиданно ухватил старика за жилетку, рванул на себя. Я не стал укорять верзилу. Приподнявшись с корточек, резко ударил его в промежность и, не дав вздохнуть, ударил локтем в челюсть, затем встречным ударом слева. Комбинация, как всегда, не подвела. Обидчик молча, как бы внутренне соглашаясь, рухнул на публику. Я извинился за причиненные неудобства, интуитивно чувствуя, что симпатии на моей стороне.
В стане врага воцарилось неловкое молчание. Лишившись вожака, каждый тактично давал понять, что уступает пальму первенства. Михая задвинули под кровать.
Я тоже чувствовал неловкость – стоял как неприкаянный. Определиться бы сразу: драться или нет. Поэтому я так и спросил:
– Ребята, ну чего там, драться будем или как?
Первым из кучки поднялся гладко выскобленный качок. За ним – сутулое чучело, оно вымученно улыбнулось, оголив стальные зубы. Тут и остальные повскакивали: некто в тельняшке и семейных трусах, еще один культурист с неразборчивым изречением, выколотым на груди. Последним, как бы нехотя, поднялся патлатый уродец в грязных штанах, которого я побил за неучтивость в первые же минуты своего пребывания в Бутырке.
Место для сражения расчистилось с фантастической скоростью. Видно, в камере это было отработано. Народ ломанулся на верхние ярусы коек.
– Выступают Рокки против группы Михая! – выкрикнул кто-то с галерки.
– Только по одному, – попросил я, снимая майку. – Не могу же я всех одновременно уконтрапупить.
Первым вышел бритый качок. Надо было оправдывать кличку Рокки. Я церемонно поклонился, сложив ладони, как предписывает этикет восточных единоборств. В ответ мой противник двинул мне в ухо. Я обиделся и ответил молниеносным, как бросок кобры, ударом в челюсть. Он устоял.
Враги подбадривали:
– Козюля, дай ему!
Остальные кричали:
– Рокки, замочи его!
Пропустив пару тычков, я наконец изловчился и нанес сокрушительный удар в чугунную голову Козюли.
Это вызвало дикий восторг.
Тут же на центр камеры выскочил культурист. У него была кличка Чемодан. Он тоже скинул майку и встал на изготовку. Я сказал, что по правилам боя мне надо отдышаться. Но Чемодан тупо ринулся на меня. Эта наглость придала мне ярости. Чемодан был посильней Козюли. Мы рубились минут пятнадцать, а может, час. В конце концов мы повисли друг на друге. Наконец мне удалось провести свой коронный мощный хук – и бездыханный Чемодан повалился на своих корешей. Им ничего не оставалось делать, как втроем ринуться на меня.
Я чувствовал – все были на моей стороне. Камера орала и визжала от восторга. Болельщики скакали на кроватях, одна из них с грохотом рухнула, придавив зрителей нижнего яруса. Кто-то взвыл от боли, но никто не обращал на это внимания.
Все кричали:
– Рокки! Рокки! Рокки!
Моим союзником была теснота. Толкнув ногой одного, я сразу валил на пол троих. Но Сутулому удалось зайти мне за спину. Пока я отбивался от остальных, он колотил в мой затылок, как в грушу. Возможно, меня бы растоптали, но у народа все же проснулась совесть. А может, ребяткам тоже захотелось размяться. Обитатели посыпали с кроватей, и завязалась кровавая битва. В воздухе со свистом проносились ботинки, миски, кружки и туалетные принадлежности. Кто-то для куража вспорол подушку, и она летала, оставляя, подобно реактивному самолету, белый шлейф.