Утром перед матчем Баб-Ягун ворвался в Зал Двух Стихий, где уже завтракал весь Тибидохс, в приподнятом настроении.
– Давайте сюда свою тертую редьку! Я слопаю её вместе со скатертью! Только витамины выплюну! – крикнул он и, пробегая мимо, весело хлопнул по лбу отрешенного Шурасика.
Озадаченный Шурасик пришел в чрезвычайное волнение, не зная, как ему теперь поступить: то ли дать Ягуну сдачи, то ли расценить этот подзатыльник как дружеский жест. Он даже извлек из сумки затрепанную брошюрку «Как стать своим в компании? Правила социального общежития (под общ. ред. маг. З.А.Нюханного)» и стал спешно её пролистывать.
Однако к тому времени, как Шурасик окончательно утвердился в том, что это был именно дружеский жест, Баб-Ягуна уже давно не было поблизости. Лучший ученик Тибидохса со вздохом спрятал книжечку и принялся ответственно пережевывать гречневую кашу.
– Эй, вы все ещё дуетесь? Простите меня! Я дурак был. Обижался на весь мир и вообще вел себя, как последняя свинья, – виновато сказал Баб-Ягун, плюхаясь на скамью рядом с Таней и Ванькой Валялки-ным.
Таня, ещё не забывшая ту некрасивую историю, когда Ягун пересел к Гробыне, вопросительно посмотрела на Ваньку. Ванька недоверчиво моргал и явно не понимал, что за блажь нашла на Ягуна. Уж больно странно, что тот ни с того ни с сего вдруг признает, что не прав да ещё сияет как медный пятак.
Причина отличного настроения Ягуна прояснилась буквально через минуту, когда он будто случайно оправил свой драконбольный комбинезон. Возле кармана серебряным бликом сверкнул рупор комментатора.
– Откуда он у тебя? – удивилась Таня.
– Сарданапал вернул. Уже насовсем, – сообщил Ягун.
– Вот здорово! Почему?
– Как почему? Всем понятно, что Горьянов никакой не комментатор. Правда, вот с темного отделения меня пока не переводят. Сарданапал говорит, что не все так просто. Я, мол, ещё многое должен в себе изменить, осознать свои ошибки, ну, и так далее. Обычное запудривание мозгов. Так вы прощаете меня или как? Чего вы такие надутые? – нетерпеливо переспросил Баб-Ягун.
Ванька забарабанил по столу пальцами.
– А ты считаешь, мы тебе на шею должны броситься? Вот так сразу? – поинтересовался он.
– Но я же признал, что вел себя как дурак! Ну хочешь, двинь меня в глаз, если тебе от этого легче станет! – рассердился Ягун.
– Нет, не хочу. Мне от этого легче не станет. Теперь рупор у тебя и ты всем лучший друг. А завтра тебя, предположим, снова лишат рупора, и опять ты станешь злой как собака. Друг должен всегда быть другом, а не срывать на всех настроение, как болотный хмырь. Я тебя не могу простить, – твердо сказал Ванька.
– Ути-пути, какие мы нежные! Просто сопли с сахаром! Честно говоря, от тебя-то, желтая майка, я другого не ожидал! – взбесился Ягун и повернулся к Тане: – Ну а ты? Простишь?
– Извини, пока не могу. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться, – избегая смотреть на него, сказала Таня. Она и правда ощущала, что не готова ещё забыть. Слишком тяжелую обиду нанес ей Ягун.
Самолюбивый внук Ягте вспыхнул. Его оттопыренные уши рубиново замерцали, как тогда, в самый первый день, когда он явился за Таней к Дурневым.
– Очень вы мне нужны! Без вас обойдусь! – крикнул Ягун и выбежал из Зала Двух Стихий.
* * *
К десяти часам драконбольный стадион Буяна был переполнен. Вздумай какая-нибудь не в меру мечтательная гарпия уронить сверху кость или капнуть пометом, она наверняка попала бы кому-нибудь на макушку. По счастью, гарпий в небе Тибидохса не было. Они смертельно боялись драконов и отсиживались в лесу.
Даже дополнительно установленных сотни скамей не хватило, чтобы вместить всех желающих, Циклопы, предусмотрительно увешанные талисманами от сглаза, едва успевали проверять билеты, среди которых добрая четверть была фальшивой. Черные маги не любили понапрасну тратиться. К тому же многие давно переняли у лопухоидов такое жульническое изобретение, как цветной ксерокс.
Первые четыре скамьи на всех трибунах занимали корреспонденты множества магических журналов, магзет и телестанций. Здесь были и «Голос из гроба», и «Лысыгорская правда», и «Лопухоидтаймс», и «Безлунный магомолец», и «Последние магвости», и «Маг-ТВ», и «Шаман ньюс», и радиостанция «Колдуй-баба», и многие другие средства информации, не перечисленные лишь по авторской небрежности.
Зудильники корреспондентов трещали не переставая, производя такой кошмарный шум, что невозможно было услышать не только соседа, но и самого себя. Поклеп Поклепыч, явившийся на матч с русалкой, ультимативно потребовал у всех отключить зудильники.
Рассерженные корреспонденты подчинились, но сгоряча забросали Поклепа сглазами, запуками и роковыми проклятиями. Ухмыляясь, завуч Тибидохса расстегнул свой парадный кафтан и продемонстрировал волосатую грудь, закованную в отражающий панцирь.
Корреспонденты заскрежетали зубами и, видя, что магией тут ничего не поделаешь, мстительно настрочили в блокнотики, что завуч Тибидохса носит женский корсет.
Из-за страшной суеты и давки начало матча переносилось дважды – каждый раз на четверть часа. Арбитры торопливо проверяли прочность защитного купола, а драконюхи, зажимая прищепками носы, чтобы не надышаться серным газом, то и дело ныряли в ангары к своим подопечным. Группа поддержки Гурия Пуппера, прибывшая ещё на рассвете, ухитрилась отвоевать лучшую трибуну и, бесцеремонно закрывая другим обзор, растянула полотнище: «Гурий Пуппер – вот кто супер!»
Телевизионщики из «Последних магвостей» и из «Маг-ТВ», которым нечего было ещё снимать, так как матч не начался, немедленно устремили на эту группу свои камеры.
Ванька Валялкин некоторое время наблюдал за пупперовскими фанами, а затем навис над Шурасиком и принялся горячо убеждать его в чем-то. Наблюдать за ними было забавно, Ванька наскакивал, как бойцовый петух, а Шурасик вздыхал и мотал головой, словно печальный ослик. Наконец Шурасик уступил натиску и, заглядывая за подсказками в две-три тетрадки, составил сложное заклинание.
– Ну как, получилось? – нетерпеливо поинтересовался Ванька.
– Сложные заклинания писать – это тебе не дрыгусами пуляться! Будешь торопить – сам пиши! – огрызнулся Шурасик.
– Я сам не могу. Ты же знаешь, Медузия говорит, я на уроках сам себя валяю. И потом Шурасик в природе один-единственный, – польстил Валялкин.
Надувшись от гордости, единственный и неповторимый Шурасик перечитал свое заклинание, сделал в одном месте небольшое исправление и стал бормотать, раскачиваясь на манер чукотского шамана. Бормотанье принесло свои плоды.