Гробыня помедлила, смакуя паузу.
– Семь-Пень-Дыру и Жикину.
Таня расхохоталась. Более нелепого выбора существовать просто не могло.
– КОМУ?
– Ну да! Именно им! – радостно подтвердила Гробыня. – Дыр, сама знаешь, папахен общемирового жмотства, а Жикин такой весь с распальцовочкой. Типа «принесите мне товарную накладную на йогурт, который вы называете сегодняшним». Мне жутко интересно, что они вдвоем смогут выбрать.
Внезапно вспомнив, что она целый день ничего не ела, Таня стала распаковывать скатерть-самобранку, но Склепова не позволила ей этого сделать.
– Погоди, давай чего-нибудь нормальное приготовим! Мне надо покормить моего супружника! А то он сейчас придет злой и сердитый и раздумает жениться. Что я тогда буду делать? Можно, конечно, пойти по стопам Гризианы, которая накопает себе молодых мужей на любом кладбище, но это не мой вариант. Только и останется, что объявления в газетку писать: «Красивая умная девушка с разными глазами, одинаковыми ногами, с чувством юмора и без вредных привычек мечтает познакомиться со скромным миллионером аналогичных качеств. Инфантилам просьба не беспокоиться».
«Нормальной едой», с точки зрения Гробыни, оказались бутерброды и жареная картошка с луком. Причем картошку, видимо, готовил с утра Гуня, потому что Склепова, прежде чем разогреть, долго искала ее по сковородкам и кастрюлям.
– Понимаешь, тут какая штука, – продолжала Гробыня, обожавшая без перехода возвращаться к прерванным разговорам. – Огромный плюс моего Глома в том, что он постоянный. Он любит меня не потому, что у меня есть какие-то качества – красота, нос, волосы, талант готовить яичницу при отсутствии яиц и так далее, а просто потому что я – это я. Отруби мне ноги, отпили руки, он все равно будет меня любить. Ну прямо как тебя твой Валялкин. Только Гуня – он как большой пес. Любит неосознанно, на автопилоте, сам не зная, как это качество называется, а Ванька все же малость посложнее. У него и психология какая-то есть, и зверушек любит!
– Сковорода, между прочим, тяжелая! – предупредила Таня, которой ленивая Гробыня успела передоверить доведение до ума картошки.
Склепова на всякий случай отодвинулась.
– Кстати, как у тебя с Взбивайсметанкиным? – коварно поинтересовалась она.
– Никак, – коротко ответила Таня.
– И хорошо, что никак. Какой-то он чужерожный. Не чужеродный, а именно чужерожный… Чем больше о нем думаю, тем чаще это слово вертится, – кивнула Гробыня.
Тане стало досадно. Одно дело самой сомневаться в Глебе, и совсем другое, когда за это берется кто-то, кого ты об этом не просишь, а молча его поощряешь. Второй вариант где-то сродни предательству.
– Глеб меня любит, – сказала она.
Склепова покрутила у виска пальцем.
– Любит? Отрывайхвостиков? В его сердечный словарик такого слова еще не завезли! Страсти, одержимости – да, этого в нем сколько влезет. Однако одержимости до любви, как жирафу до компактности. Любовь греет, а не испепеляет. Если после какого-нибудь человека у тебя муторно и пусто на душе, если он и сам запутался и тебя запутывает, то надо вытрусить себя от дури, как старый половичок от пыли. Думаешь, мне никогда не попадаются на пути такие конфетные красавчики? Да целыми дивизиями! И все равно старина Глом морально выше каждого на этаж.
В кирпичной стене что-то глухо загудело. Сквозь стену в комнату вшагнул только что помянутый «старина Глом». Что-то пропыхтел, кивнул Тане, не то улыбнулся, не то оскалился любимой девушке и тяжело плюхнулся в кресло перед зудильником. Пока он ворочался, зудильник, зная пристрастия хозяина, сам настроился на бокс.
– Ну что, будущий супружник, принес маме-птичке червячка? – спросила Гробыня.
Гломов разжал ладонь, показывая ей кольца. Гробыня одобрительно кивнула и точно кинжалом ткнула его в бок длинным бутербродом с сыром. Таня уже обнаружила, что бутерброды для кормления Гломова она резала не поперек, а вдоль батона.
– Что у тебя с рукой? – проворковала Склепова.
– Где? – Гломов непонимающе взглянул на ладонь. Две костяшки были ободраны. – А, ерунда! Маньяк один не въехал, что наличие окровавленного топора в руке не дает права хамить.
Сразу после ужина Гробыня выключила зудильник и заявила, что все хором идут спать. Правда, перед этим с щеткой в зубах она еще побегала по комнате, давясь пастой, одновременно разговаривая и сплевывая в цветочные горшки.
– Погоди! – вспомнив о поручении Сарданапала, Таня показала Гробыне пустой кулак.
– Что это такое? – спросила она.
Склепова, занятая болтовней, с усилием сфокусировала взгляд на ее руке.
– Мю-ю-ж! – вытянув губы трубочкой, крикнула она. – Эй, мю-ю-юж! Хочешь хохму? Гроттер мне кулаком грозит! Топай сюда – заступаться будешь!
Гуня был так напуган, что заступаться не стал. Таня спохватилась, что задала вопрос неверно, и надо было спросить не «что это такое?», а «что у меня в руке»?
– Что у меня в руке ? – спросила она.
– Мое кольцо, – не раздумывая, отвечала Гробыня. – Я уже пять минут пытаюсь вспомнить, куда его сунула? А так как искать мне лень, то я предпочитаю думать, что его кто-нибудь спер.
– А как выбросить это так, чтобы оно больше не вернулось? – честно задала Таня второй обязательный вопрос.
– Я те выброшу! А ну давай его сюда! – завопила Гробыня.
Таня разжала руку и показала ей пустую ладонь. Склепова посмотрела вначале на ладонь, потом на Таню, потом снова на ладонь, вздохнула и покрутила у виска пальцем.
– Ну все, Гротти! Марш баиньки на свой диванчик! День был блинный… тьфу… длинный… Мой мозг выдает еще какие-то вспышки и искры, но зажигание уже не схватывает! – сказала она, зевая до щелчка в челюстях.
Первую половину жизни человек тратит, придумывая для себя отговорки и самооправдания. Вторую же половину пытается понять, почему они не сработали.
Великая Зуби
– Что главное для мага? Для мага главное – не страдать географическим кретинизмом! Если же он им уже страдает, ему нужна тупографическая карта! – заявил Ягун, извлекая из перчатки одеревеневший нос.
Таким образом, засовывая в перчатку нос и выдыхая теплый воздух, играющий комментатор пытался спасти нос от обморожения. Ванька промолчал, сохраняя тепло.