– Я побывал, дорогой Ричард, в национальном парке у селения Онго. Но вместо первозданной природы увидел пожары, убитых слонов, взорванную колонну батальона «Буффало». И бабочек, которые садились у горячих воронок, оставленных кубинскими бомбами. Поразительно, бабочки летели на запах взрывчатки, садились в воронки, где еще плавали газы и запахи взрывов. Я ловил их руками.
– Этому есть объяснение. Бабочки – самые древние обитатели Земли. Рождались вместе с молодой планетой, когда она была горячей, сочилась дымами, булькала кипятком. Когда в раскаленной магме остывали медные и железные руды, уголь превращался в алмаз, кварц становился сапфиром. Бабочки воспринимают химию взрыва как напоминание о днях своего творения. Еще они любят падаль. Я встречал разложившийся труп антилопы, сплошь покрытый бабочками. Ливингстон в своих записках рассказывает, что труп солдата, оставленный на ночь в джунглях, наутро покрывался ночными бабочками.
Они отпивали из фарфоровых чашечек кофе, любовались дрожащим на скатерти солнечным пятном, два энтомолога, ценителя тонких наслаждений. Белосельцев мимолетно подумал, как в московской ночи, когда смолкнут рокоты города и под синим ночным фонарем будет падать снег, он извлечет бабочку, увидит ее пепельно-серые, с хрупким узором крылья, жемчужные пятна, металлические жилки орнамента, вспомнит гору в кудрявых взрывах, стреловидные самолеты и белую руку Маквиллена с чашечкой кофе.
– Представляешь, Ричард, у меня недавно открылись глаза. Оказывается, мы с тобой, сами того не подозревая, явились свидетелями крупномасштабной разведывательной операции, связанной с разгромом батальона «Буффало». Мне неизвестны ее детали, но, как журналист, я ухватил основные черты. – Белосельцев пытался заметить на лице Маквиллена признак тревоги, тень опасений. Ждал, что у того дрогнут губы, сойдутся брови, прищурятся глаза и он с повышенной чуткостью станет внимать Белосельцеву. Но лицо Маквиллена оставалось спокойным, в меру внимательным, выражало любопытство вежливого, праздного, не слишком заинтересованного человека. – Оказывается, «Буффало» вторгся в пространство Анголы и шел к побережью, чтобы разгромить океанские пирсы, куда поступает оружие для партизан Сэма Нуйомы. Он должен был ударить по лагерям партизан и покончить с Сэмом Нуйомой. Раз и навсегда прекратить партизанские рейды в Намибию. Координацией этих действий, организацией покушения на Сэма Нуйому руководил, как мне сказали, какой-то ваш суперагент. То ли он оставался в ЮАР, то ли приехал в Луанду. Не исключено, что он находится здесь, в Лубанго. Кстати, у тебя здесь было много встреч. Ты не заметил в городе какого-нибудь своего соотечественника? Какого-нибудь журналиста из Йоханнесбурга? Или бизнесмена из Претории?
– Нет, – засмеялся Маквиллен. – Из бизнесменов здесь я один. А журналист здесь советский, это ты. Здесь довольно много советских и кубинских военных. Вряд ли суперагенту в Лубанго было бы очень уютно.
Белосельцев неторопливо, осторожно теснил Маквиллена. Подвигал его к невидимому краю, к замаскированной яме с настилом из веток и листьев, куда сорвется и ухнет соперник. Нервы его сдадут, воля ему откажет, и он, погибая, станет цепляться за жизнь. И тогда Белосельцев поможет ему. Протянет в яму руку. Произведет вербовку. Предложит сотрудничество, деньги. И на юге Африке, в зоне смертельной борьбы, появится перевербованный активный агент, источник бесценной информации.
– Представляешь, Ричард, этого суперагента обвели вокруг пальца, словно мальчишку! – Белосельцев выискивал в зрачках Маквиллена летучую тень тревоги, ждал, когда в его сияющих синих глазах пробежит вибрация страха. – Ему показали десант советской морской пехоты в районе Порту-Алешандри, и он поддался на этот спектакль, изменил маршрут движения батальона «Буффало». Эффективность его агентуры проверяли, показав ему двойника Сэма Нуйомы, и он поддался на маскарад, по его наводке «Мираж» разбомбил двойника. Специально для него партизаны имитировали поход на Виндхук, гоняли по пустыне старые советские танки, послали к границе диверсионную группу, и он не разглядел подвоха, направил «Буффало» в западню. Ричард, я своими глазами видел разгром батальона. Поверь мне, это ужасно! Горы горящей брони, изжаренные танкисты, трупы по всей дороге! Не забуду глаза офицера, которого добивали ангольцы! Не забуду пленного мальчишку, которого вели под конвоем! – Белосельцев оттеснил Маквиллена к самому краю ямы. Уже трещали сучья настила, сыпалась вниз листва, еще малый шажок, и он рухнет в черный провал. – Мы как-то говорили, Ричард, об эстетике войны. Так вот, то, что я видел, – это эстетика ада!
– Будет траур, – спокойно сказал Маквиллен. – В Претории будет траур. Министерство обороны будет скорбеть о потере лучшего своего батальона. Во многих наших домах женщины наденут черные платья.
– Не только траур, Ричард! Я думаю, что агент, виновный в гибели лучшего батальона, будет расстрелян. Его заподозрят в связях с кубинской и советской разведкой. Не позавидуешь его судьбе. Ему или самому пустить пулю в лоб, или, сделав пластическую операцию, бежать куда-нибудь в Полинезию, на коралловый атолл, доживать свой век под чужим именем, под чужой личиной. – Яма у ног Маквиллена открылась, он стоял на краю, каблуки его нависли над рытвиной. Еще малый толчок, простое давление глаз, и он рухет. И тогда – протянуть ему руку помощи, обещать безопасность, деньги. Приступить к вербовке.
– Ты угадал мои мысли, Виктор, – мечтательно улыбнулся Маквиллен. – А что, если нам и вправду уехать куда-нибудь в Полинезию, как это сделал Гоген? Перламутровый коралловый риф. Вечно шумящий прибой. Круглая лагуна с пальмами. И мы с тобой – два беглеца, спасшихся от ужасов гибнущего мира, среди кокосов, смуглых прекрасных женщин, восходов, закатов. Нет никого из прежней жизни, никто не гонится за тобой и не мучит. Только ночами на севере полыхают далекие зарницы, там, где взрываются охваченные войной континенты. Поедем в Полинезию, Виктор!
– Увы, мне нельзя! – засмеялся Белосельцев, наслаждаясь этим острым, невидимым миру сражением, в котором схватились их воля, интеллект, интуиция. Полем брани была белая скатерть с золотистыми пятнами солнца, две фарфоровые чашечки кофе, которые они поочередно подносили к губам. Он, Белосельцев, выиграл схватку. Оставались минуты, прежде чем она завершится. И было жаль ее прерывать. Хотелось насладиться своим господством, утонченной игрой, в которой противник был пленен, опутан множеством тончайших нитей, бился, трепетал, как уловленная бабочка. – Моя профессия не позволяет мне уплыть на мирный атолл. Советский Союз ведет множество войн на всех континентах. В Афганистане, в Эфиопии, в Кампучии. После поездки в Анголу мне предстоит путешествие в Никарагуа. Это ты, Ричард, спасаясь от ужасного, преследующего тебя мира, будешь пить на коралловом рифе кокосовый сок, принимая чашу из рук темнокожей красавицы, смотреть ночами на север, где вспыхивают зарницы. Там, среди этих зарниц, на воюющих континентах буду я, твой друг. Думай обо мне иногда.
– Я думал об этом – о судьбе твоей великой, воюющей на всех континентах Родины. – Маквиллен опустил веки. Белосельцеву не было видно выражения его глаз. Он вдруг стал похож на сонную птицу, уставшую летать в поднебесье, высматривать из-под облака малую, промелькнувшую в травах добычу. – Период вашего безмерного расширения завершается. Эра вашей красной экспансии подходит к концу. Своих союзников на всех континентах вы снабжаете современным оружием. Насыщаете их армии танками, пушками, новейшими самолетами. Но вы не заметили, как в мире запущено совсем другое оружие. Оно невидимо, не имеет стволов, дальномеров, размещено не на подводных лодках, не на космических станциях. Его разрушительная энергия проникает сквозь любую броню, пробивает подземные бункеры, уничтожает секретные базы. Оно вторгается в сознание и выжигает в нем идеалы и ценности. Вкрадывается в культуру и ориентирует ее в пользу врага. Оно бьет по точечной цели, в отдельного вождя или лидера, перевербовывая его на ранних этапах карьеры. Оно бьет по площадям, по социальным слоям и группам, превращая их в плацдарм для чужого десанта. Это оружие выборочно стреляет по старикам и молодежи, по военным и промышленникам, по внутренней и внешней политике. Оно запутывает, сбивает с толку, толкает на ложные цели, разоряет казну непосильными тратами, создает ложные мифы и ложных кумиров. Империя начинает дряхлеть, превращается в труху, становится легкой добычей врага. Это «Великая паутина», в которую залетела ваша гигантская красная бабочка. Вам кажется, что вы летите, но вы уже пойманы. Вас умертвляют. Острая голубая булавка пронзит вашу плоть, и вы пополните коллекцию мертвых империй. Удачливый ловец, утомленный погонями, в какой-нибудь тихий вечер станет рассматривать орнамент на ваших крыльях. Зубчатый Кремль. Разноцветный собор Василия Блаженного. Белоснежный Большой театр, Эрмитаж над синей Невой…