– Вы хотите, чтобы установки залпового огня разрушили… – со злой иронией произнес Чегоданов. – Вы Махачкалу? Хотите, чтобы все ваххабиты мира примчались на Кавказ из Сирии, Ливии и Ирака? Вы хотите, чтобы «Аль-Каида» обустроила базы на вещевых рынках Москвы? Занимайтесь лучше охраной общественного порядка во время митингов и демонстраций.
Министр уязвленно молчал, и звезды на его плечах обиженно нахмурились.
– Федор Федорович, гарантирую, мы проведем выборы на самом высоком уровне. Восемьдесят процентов поддержки я вам гарантирую. Разве когда-нибудь система «ГАЗ-Выборы» нас подводила? Если восемьдесят процентов кажутся вам недостаточными, добьемся девяноста двух. – Председатель Центризбиркома Погребец невозмутимо смотрел чистыми глазами, проведя белой ладонью по стальной бороде.
– Сергей Артамонович, да будет вам известно, в «оранжевых» революциях тема нечестных выборов занимает главное место. Если вы перестараетесь с вашими процентами, то на улицы выйдет вся Москва. Реальные рейтинги не должны расплываться и тонуть в дутых цифрах. Нужно повысить мою популярность до уровня, при котором ваши надбавки будут выглядеть правдоподобно. Я хочу получить от вас, коллеги, предложения, каким образом переломить негативную тенденцию и выиграть выборы. – Чегоданов сложил губы трубочкой, отчего вместо рта образовался сердитый хоботок, и слова излетали с характерным злым шелестом. – Мне нужны творческие идеи. Мы должны выявить изъяны в наших действиях.
Молчавший все это время личный охранник Божок мерцал синими глазками, которые то смеялись, то превращались в злые красные угольки.
– А я вам скажу, Федор Федорович, отчего ваша кривая ползет вниз, можно сказать, падает набок. Вот вы пригласили обратно Бекетова, доверились ему, дали ему полномочия. Я не стал вас отговаривать, хотя Андрей Алексеевич – человек сложный, ох сложный! Ведь вы недаром его от себя удалили, мы оба знаем, было за что. А вот теперь взяли обратно. Так вот, мои люди сообщают, что Андрей Алексеевич работает на Градобоева. Тайно встречается с ним, снабжает информацией, дает ему идеи. Он, по поручению Градобоева, привел на митинг и Мумакина, и Лангустова, и этого русофоба Шахеса. Вы ему доверяете, раскрываете карты, а он бежит к врагу и выдает секреты. Вот кому нужно сделать больно, и кривая сразу полезет вверх. С «кротами» как обращаются? Шкурки снимают. С предателей надо шкурки снимать. – Божок, смеясь синими глазками, показал, как вскрывают пойманному зверьку брюхо и сдирают мягкую шкурку.
Президент Стоцкий отстраненно, с рассеянной улыбкой, внимал разговорам. Неожиданно встрепенулся в кресле, несколько раз взмахнул маленькой точеной ручкой, прежде чем заговорил.
– Предательство благодетеля – неотмолимый грех! У Данте в центре ада сидит Вельзевул и страшными гнилыми зубами грызет предателя! Предателя надо расстреливать, топить, вешать, как собаку. Бекетов предал Федора Федоровича в самый трудный момент и сбежал. Ты, Федор, опрометчиво его вернул. Доверился ему в этот сложный момент, зная, что он предатель. Среди близких тебе людей нет предателей. Мы верны тебе, готовы жертвовать во имя тебя. Я поклялся тебе в верности и держу клятву. Если бы ты знал, сколько мерзавцев в эти годы, что я президент, подбивали меня стать предателем. Говорили: «Одна твоя подпись, и Чегоданов уходит в отставку, и больше никогда, никогда не встанет на твоем пути!» Я их всех отвергал с презрением. Для меня наша дружба священна. Я служил и служу тебе. Если в тебя станут стрелять, я заслоню тебя своей грудью! – Стоцкий сбивался, размахивал точеными ручками.
Чегоданов пристально смотрел на него и, казалось, взвешивал на невидимых весах эти признания в верности.
– Я бы хотел узнать, сколько людей приходило к Градобоеву на митинг. А также какой у меня рейтинг на сегодняшний день.
Глава Администрации кинулся к телефону и что-то негромко спросил. Повернулся к Чегоданову:
– На Болотной площади было пятьдесят тысяч, а на проспекте Сахарова – сто двадцать тысяч.
Все охнули, Купатов схватился за лысую голову. Министр внутренних дел мучительно сжал кулаки. Божок мерцал красными угольками.
– А рейтинг, рейтинг? – спросил в нетерпении Чегоданов.
– Ваш рейтинг, Федор Федорович, поднялся с тридцати шести до сорока одного процента.
Все изумленно молчали.
– Так что видите, коллеги, кривая моей популярности стала расти, – засмеялся Чегоданов. – Еще далеко до победы, но прогресс налицо. Так что «кроту» не надо делать больно. Не надо сдирать с него шкурку.
Чегоданов поднялся, оставляя членов штаба в недоумении. Удалился в соседнюю комнату отдыха, увлекая за собой Клару.
Лежал на парчовом диване с золоченой спинкой. Положил голову Кларе на колени, чувствуя слабое волнение ее тела, сладостные дурманы ее волос, скольжение ее пальцев у себя на груди.
– Ты заступился за Елену Булавину, возлюбленную Градобоева. Ты благородный, добрый, – говорила она.
– У меня много ненавистников и врагов, – сказал он. – Желая уязвить меня, они могут причинить зло тебе. Народ ненавидел Муссолини и вместе с ним повесил его возлюбленную.
– Меня такой удел не страшит. Я бы хотела лежать с тобой в одном кургане.
– Ты будешь ехать со мной в президентском автомобиле, и люди станут бросать под колеса цветы.
– Ты считаешь, такое возможно?
– Мои дочери выросли и во мне не нуждаются. Моя бедная жена тяжело больна, и я вправе взять развод. Мы поженимся, и нас обвенчает патриарх в храме Христа Спасителя.
– Я же колдунья. Он не станет меня венчать.
– Тогда мы поедем к удмуртским шаманам, и они тайно нас обвенчают.
– Любашин – коварный и злой. Он может причинить Елене Булавиной зло. Я пойду к ней и предупрежу об опасности.
– Любашин не нарушит моего запрета. Он хоть и злая собака, но послушная.
Клара вынула из волос костяной гребень, усыпанный крохотными бриллиантами. Черный блестящий ливень волос обрушился на лицо Чегоданова, и он задохнулся от пьянящих ароматов, стеклянной тьмы, от нежности к ее близкому дышащему телу, обнаженной груди, которой коснулась его рука.
– Ты моя колдунья, сберегаешь меня.
Темный сверкающий шатер накрывал его, и он скрывался под этим душистым покровом, который был непроницаем для зла, для ищущих его, ненавидящих и грозящих. Эта дивная завеса заслоняла его от бестолковых министров, от лукавых и чванливых советников, не умевших управлять государством. От черной толпы, заливавшей московские улицы, из которой неслись проклятия и злые насмешки. От Кавказа, где все жарче и неуклоннее разгоралась война и самолеты бомбили отряды повстанцев. От банкиров и олигархов, которые уводили из страны миллиарды, оставляя крохи изнуренному и вымирающему народу. От злобных зарубежных газет, которые именовали его «фашистом», рисуя образ чудовища. От сирийских городов, где стреляли танки и российские советники управляли зенитно-ракетными комплексами, готовясь к «бесконтактной войне». От Китая, нависавшего над Россией непомерной громадой, готовой рухнуть на безлюдную Сибирь и Приморье. От приближенных, друзей и соратников, в которых таилось предательство, и он в глазах самых близких вдруг улавливал огонек вероломства. От жены, страдающей тяжким недугом с припадками и слезами, с истериками и угрозами покончить с собой, что побудило заточить ее в дальний псковский монастырь, откуда доносились ее несчастные вопли.