В особняке было людно. Толпились журналисты, переговаривались политтехнологи. Члены штаба встретили Градобоева с повышенным воодушевлением, как встречают пациента с тяжелым диагнозом, стараясь скрыть правду. Елена была тут же, с болезненным несчастным лицом, умоляющими глазами, и вид этих беспомощных глаз породил у Градобоева едкое раздражение, желание причинить ей боль.
– Где же Бекетов? – спросил Градобоев. – Он учил меня Русской Победе. Так давайте праздновать!
По телевизору шли репортажи о голосовании в разных регионах страны – на Дальнем Востоке, в Восточной Сибири. То и дело включалась трансляция демонстрационного зала Центральной избирательной комиссии. Председатель комиссии Погребец, бородатый, степенный, как старообрядец, зачитывал сводки голосований. Открывалась карта России, покрытая золотыми и зелеными пятнами, свидетельствующими о симпатиях избирателей. Золотой цвет принадлежал Чегоданову, а зеленый Градобоеву. Золотой был яркий и свежий, а зеленый с мутноватым оттенком. И в этом Градобоев усматривал дискриминацию.
И вдруг – о, чудо! – Погребец возвестил, что на Дальнем Востоке с небольшим отрывом побеждает Градобоев. Это сообщение вызвало в штабе взрыв ликования, аплодисменты. Все кинулись поздравлять Градобоева, а в нем брызнула радость, как брызжет в разрыве туч летящее солнце.
Журналисты окружили Градобоева, наперебой спрашивали:
– В случае победы кто будет вашим премьер-министром?
– Есть ли шанс у коммунистов войти в правительство?
– В своих предвыборных речах вы обещали начать расследование злоупотреблений прежней власти. Ваши обещания в силе?
Градобоев отвечал, иногда шутил, иногда говорил с непреклонной волей и твердостью, как власть имеющий. В штабе царило воодушевление. Кто-то принес цветы. Кто-то бросился открывать шампанское. Но скоро воодушевление угасло. Дальневосточные голоса сравнялись, а потом вперед вырвался Чегоданов.
– Мерзавцы! Фальсификаторы! – тоскливо произнес Градобоев.
День длился. Все новые регионы в Восточной и Западной Сибири завершали голосование, подводили итоги, и повсюду с подавляющим перевесом побеждал Чегоданов. И в селах, и в мегаполисах, и в промышленных центрах, и в заполярных стойбищах, и в гарнизонах, и на кораблях дальнего плавания. Градобоев понимал, – это был разгром, повсеместный, необратимый, испепеляющий его судьбу, отдающий его во власть жестоким циничным победителям, которые уничтожат его.
Журналисты покидали штаб Градобоева. Перемещались туда, где царил победитель. Градобоев с презрением смотрел, как они укладывают камеры и осветительные приборы, отводят блудливые взгляды, не прощаясь уходят. Один из них напоследок протянул Градобоеву мохнатый микрофон и нагло спросил:
– Господин Градобоев, вы намерены поздравить господина Чегоданова с победой?
– Это воровская победа, как и все, что связано с Чегодановым! Уже сегодня я призову народ выйти на площадь и потребовать отмены фальшивых выборов! Народ – не быдло! Народ имеет право на восстание!
День тянулся тоскливо, Градобоев томился, с отвращением ожидая появления старообрядческой бороды Погребца. Тот сытым, спокойным голосом возвещал об очередной победе Чегоданова. Пристрастия избирателей распределялись в пропорции «восемьдесят к двадцати» в пользу Чегоданова, и вес Чегоданова неуклонно увеличивался. «Ты взвешен и найден слишком легким» – язвили память Градобоева библейские слова, звучавшие для него как приговор. Не политический, а приговор всей его жизни, всем его устремлениям и мечтам. Неведомой волей он был вовлечен в западню и там уничтожен. И больше никогда не явится ему пленительная драгоценная капля, радужная Божья росинка, утренний бриллиант, который вел его, словно путеводная звезда, от той утренней детской лужайки в Кремль.
Елена мучилась, боялась подойти к Градобоеву. Видела, как тот страдает, ненавидит, бессильно мечется, хватается за телефон, связываясь со сторонниками в регионах. Замечала, как пустеет вокруг него пространство, как трусливо бегут те, кто недавно клялся в любви. И не было рядом Бекетова, не было его горящих верящих глаз, его пламенного вдохновляющего голоса. Елена много раз принималась звонить Бекетову, но его телефон был заблокирован. Опять ее душа металась в раздвоении. Она стремилась спасти Градобоева, уберечь Бекетова, обоих окружить своей женственностью.
Наконец в полночь были объявлены предварительные итоги голосования по всей стране. Это был оглушительный разгром Градобоева. За Чегоданова проголосовало восемьдесят два процента избирателей, и эта цифра медленно нарастала. Погребец со своей окладистой бородой, упитанным голосом, профессорскими очками был палач, от которого в ужасе шарахалась душа Градобоева.
Показывали штаб победителя. Ломились журналисты. Ликовали министры, депутаты и губернаторы. Чегоданов, изящный, гибкий, то и дело исчезал в чьих-нибудь объятиях. То обнимался с режиссером Купатовым. То тряс руку главе Администрации Любашину. Президент Стоцкий целовал Чегоданова, счастливый и просветленный, передавая обратно бремя непосильной власти. За спиной Чегоданова маячил телохранитель Божок со своим мягким, похожим на коровье вымя лицом. Черноволосая, страстная, как цыганка, Клара прильнула к Чегоданову своими пунцовыми губами. И вдруг Чегоданов, разомкнув круг обожателей, пошел навстречу человеку, которого сам выбрал в толпе. Обнял его, горячо прижал к груди. Градобоев, с тоской взирающий на экран, и Елена, не знающая, чем утешить несчастного, – оба узнали в человеке Бекетова. Его прижимал к себе Чегоданов. Бекетов улыбался, обнимая за плечи победителя. Официанты несли на подносах шампанское, и первым, с кем чокнулся Чегоданов, был Бекетов, он радостно, до дна опустошил свой бокал.
– Это что? – с ужасом прошептал Градобоев, обращаясь к Елене. – Что это?
Она не отвечала, прикрыв ладонью дрожащий рот.
Градобоев водил своими воловьими глазами, как бык, получивший в лоб удар кувалды. Все плыло, туманилось, покрывалось кровавой поволокой. Чудовищный обман, лютое предательство двигали окружавшими его явлениями, перемешивали и меняли местами события, людей, смыслы. Огромная бетономешалка месила окружающий мир, в котором ревели толпы, грохотали щиты и дубины, розовел Кремль. И все перевертывалось, погружалось в темную гущу, и он сам, и висящий на стене предвыборный плакат с его портретом, и эта женщина, которая привела к нему предателя, впустила змею и теперь смотрит на него своими лживыми прекрасными глазами, что он так любил целовать, угадывал в них ответную безумную страсть.
– Сука, – сказал он шепотом. – Сука рваная. Пошла вон!
Елена слабо вскрикнула.
– Уйди, а то убью! – прохрипел Градобоев, толкая ее к дверям.
– Послушай меня, – слабо сопротивлялась она.
– Шлюха! Ненавижу! – Он ревел, воздел над ней кулаки, вышвырнул из комнаты, слыша, как удаляются ее рыдания. Сел на диван, стиснул скулы ладонями и, раздвигая в оскале губы, завыл, как воет одинокий волк.
В штабе Чегоданова, в Доме Правительства, ликовали. Победно сверкали люстры. Валом валили чиновники, генералы, олимпийские чемпионы, деятели искусств. Разносили шампанское. Сверкали вспышки фотокамер. Чегоданов отвечал на приветствия, обнимался, находился в центре клубящегося вихря. Но был отделен ото всех незримой мембраной, сквозь которую не проникали поздравления, здравицы, признания в преданности и любви. Он чувствовал, как вновь, спустя четыре года, стягиваются к нему силовые линии власти и он обретает угрюмое могущество, таинственное величие, которым питает его громадная молчаливая страна. В его душу и плоть, разум и память, в отяжелелые глазницы и онемелый язык льются загадочные потоки из туманных небес, наделяя непомерной властью, отягощая непосильным бременем. Двигают в бестелесную пустоту, откуда дует черный сквозняк истории. И он, так страстно рвавшийся к власти, страшится неотвратимого будущего, где, быть может, притаилась его погибель. Но уже не отступить, не убежать. Повинуясь вышней воле, он возьмет на себя это бремя, понесет, как несли до него былые правители, исчезнувшие цари и вожди, среди народного обожания и ненависти.