Грянула музыка. На сцену вышли жених и невеста, которые только что летали в поднебесье. В руках у них были ларцы. Они остановились перед лауреатами. Невеста с белой фатой и соблазнительно распахнутой грудью – напротив аристократического аналитика. Жених в полосатой жилетке с пунцовой розой в петлице – перед милой дикторшей.
Астрос открыл ларцы. Извлек из них две маленькие, усыпанные бриллиантами короны с острыми, как на статуе Свободы, лучами. Ловко водрузил диадемы на головы лауреатов. Отошел в сторону, приглашая зрителей полюбоваться. Зал бушевал, славил своих любимцев, посылал им свои восторги, обожание, преклонялся перед ними.
Астрос взял лауреатов за руки и увел со сцены.
Появились верткие скрипачи-виртуозы. Вслед за ними высыпала целая толпа музыкантов с трубами, саксофонами, тарелками, ударником, контрабасом. Засверкала, задудела, загромыхала, забарабанила. Засверкала медью, белым серебром, смуглым лаком, одинаковыми белоснежными улыбками. Маленький приветливый дирижер, копируя Леонида Утесова, расхаживал перед оркестром, поворачивался лицом к залу, подмигивал. И зал упивался музыкой из кинофильмов «Веселые ребята», «Свинарка и пастух», и кто-то из рядов воодушевленно кричал: «Браво!»
Затем на сцену выкатили белый рояль. Распахнули настежь крышку. Пианистка, пышная, в бархатном платье, из-под которого виднелись полные розовые ноги в маленьких туфельках, громко и мощно играла Шнитке.
Концерт завершил известнейший зарубежный рок-певец, изображавший сатану, с клыками вампира, волосатой дымящейся грудью, разбухшими в плавках гениталиями. Он харкал кровью, швырял в зал липкие внутренности растерзанной жертвы, полосовал себя цепями, вскрывал вены, бился в изнурительном незатихающем оргазме, и под конец вознесся в бело-голубом пятне лунного света, бросая в зал жуткую рогатую тень.
На этом концерт окончился. Вальяжный держатель телевизионного казино направлял воодушевленных гостей в соседний банкетный зал, сопровождая их возгласами: «Уж и погуляем, господа!».
– Через некоторое время мы отыщем Прокурора, и ты постараешься его увезти, – глухим от волнения голосом сказал Гречишников, пропуская вперед Белосельцева.
– «Как ныне сбирается вещий Олег…» – пробовал пошутить Буравков, ступая следом, но было видно, что он волнуется. Залипая в вязком потоке туалетов, драгоценностей и причесок, они втроем потекли в банкетный зал. Уже при входе Белосельцев ощутил обжигающее дыхание невидимых лучей. На длинных столах было тесно от обильной еды, вкусного мяса, благородной рыбы, пышной зелени. Теснились на блюдах копчености и заливные. Искрились маринады и разносолы. По всему столу, головами в одну сторону, стояли жареные поросята, подогнув колени, с румяными корочками на боках, с пытливыми, вытянутыми пятачками. С ними перемежались осетры с зубчатыми спинами и острыми, как веретена, клювами. Вдоль столов, вторгаясь в стройные ряды кушаний, хватая вилками и цапая руками, рассекая ножами и разрывая пальцами, стояли гости. Жадно жевали, глотали, давились, роняли жирные куски на пиджаки и платья. Поливали свои одежды вином и водкой.
Белосельцев издали углядел Прокурора, его дряблое, как остывший кисель, лицо, маслянистые, как ягодки облепихи, глазки, белесую лысеющую голову, напоминающую кукурузный початок в путанице блеклых волосьев. Первым побуждением Белосельцева было подойти, вступить в общение. Но проверенный опыт разведчика заставлял его медлить. Постепенно, от одного гостя к другому, приближался он к Прокурору, ненароком попадаясь ему на глаза, давая возможность привыкнуть к его, Белосельцева, появлению, уверовать в случайность их встречи.
Гости, утолив первый аппетит и жажду, забросав в себя массу ломтей мяса и рыбы, опрокинув в горящие от соленостей пищеводы потоки вина и водки, складывались в отдельные кружки и группы. В центре каждой находилась какая-нибудь особо яркая именитость. Чтобы доклеваться до нее, приходилось пробиваться сквозь ароматы духов и дым табака. Гости обступили счастливых лауреатов, на головах которых продолжали сверкать алмазные венцы. Обе знаменитости держали бокалы шампанского. Усатый аристократ-аналитик, воодушевленный успехом и шампанским, произносил тост в честь Астроса. Прелестная дикторша-дюймовочка обворожительно улыбалась, позволяя собравшимся рассматривать свои пленительные черты. Посылала Астросу с вершины смоляной головки алмазный луч благодарности и счастья.
– Вы Творец в самом высоком, религиозном смысле, – эту фразу аналитика услышал Белосельцев, подойдя к блистательному кружку. – Пью за ваши творения, среди которых почитаю и себя, созданного, что называется, по образу и подобию вашему! – Он потянул к Астросу бокал. Дикторша, трогательно улыбаясь, добавила:
– В саду, который вырос на нашем телевидении, в самом его благоухающем месте, растет великолепный цветок Астра, а над ним сияет синяя звезда Астрос! – Все три бокала сдвинулись, издав мелодичный звон. Окружающие зааплодировали.
– Помню наш весенний разговор на яхте, на Женевском озере, – говорил аналитик Астросу, беря его дружески за шелковый галстук. – Вы пророчили, что этой осенью из Кремля вынесут большое мертвое тело и повезут мимо Триумфальной арки и Поклонной горы в Барвиху. Похоже, ваше пророчество начинает сбываться.
Своим ясновидящим взором Белосельцев обнаружил, что под тканью дорогого костюма тело аналитика лишено сосков, пупка, гениталий. Не имеет волосяного покрова. На нем отсутствует живая человеческая кожа. Все оно помещено в плотный черный чехол, как мобильный телефон, с зашнурованными жесткими швами, проходящими вдоль рук и ног, по ребрам и паху, охватывая промежность и поднимаясь вверх, по спине. Внутри кожаной, стянутой шнурками оболочки что-то мелодично позванивало. Озарялись цифры. В прорезях виднелись кнопки. По крохотным экранам пробегали синусоиды. Лауреат был электронный, фирмы «Филлипс». Находился в постоянном электронном контакте с отдаленными передающими центрами, соединяясь с ними через серию ретрансляторов. И пока его усатая человеческая голова разговаривала с Астросом, его электронное тело связалось с «Боингом-747», который летел сейчас над штатом Флорида и в котором находился шеф ЦРУ. В окружении поклонников и последователей стояли три персоны, те, кого долгие годы принято было именовать «молодые реформаторы», хотя время, проведенное ими на телеэкранах и пресс-конференциях, в правительстве и парламенте, не прошло для них даром. Все трое изрядно полиняли, облупились, осыпались, и сквозь опавшие млечные краски молодости проступила костяная желтизна.
Один из них был мужчина с мелко-кудрявыми волосами, которые он тщательно разглаживал с помощью паровых компрессов. Его большое лицо было похоже на миску, в которой мешали кисель и забыли вынуть ложку. Он говорил громко и назидательно, с поучающими интонациями, словно профессор, с кафедры втолковывающий что-то студентам. – Если вы хотите потворствовать расползанию по стране «русского фашизма», вы бы не могли для этого изыскать лучшее средство, чем и впредь поддерживать все это кремлевское уродство и непотребство. Я же предлагаю вам соглашение на принципиальной основе, которая будет понятна демократам как внутри страны, так и за ее пределами… Ему отвечал второй реформатор, очень бледный, с иссиня-черными, стеклянно блестящими волосами, который одно время считался любимцем Президента, его приемным сыном и прямым наследником. В этой роли он ходил несколько месяцев, повелевал, грозно красовался на заседаниях правительства, но потом был внезапно удален из Кремля, выброшен из теплой уютной квартиры под дождь. С тех пор обида и неутоленность сделали его мертвенно-бледным, подозрительным и принципиальным.