— Как быстро я должен изготовить роман? — поинтересовался писатель.
— Время не терпит. Даю вам месяц. Предоплата обеспечена. Однако уже через день вы должны принести мне речь новоявленного Минина, с которым тот обращается к народу по телевидению. Там должен быть компромат на изменника Президента, обличения в адрес Лжедмитрия. Нужно сказать о Курилах и о Кенигсберге. О нефтяных месторождениях и об американских морпехах, которые занимают наши ядерные центры. И о секретных банковских счетах Президента в офшорах, — я, кстати, дам вам конкретные счета. И о схемах увода этих денег— с этим я тоже помогу. А также о намерении выпустить из тюрьмы Ходорковского и вернуть ему ЮКОС, средства от которого сегодня идут на поддержание пенсионеров, сирот, оборонки и сельского хозяйства.
— Ну что ж, мне это вполне под силу, — самодовольно ответил Минтаев.
— Однако в этом тексте должны быть пафосные, эмоциональные выражения, которые западут в народную душу. Запишите, пожалуйста.
Минтаев удивленно поднял тетеревиную бровь, из-под которой круглый глаз с нескрываемым хохотом посмотрел на Ромула:
— Что ж, я записываю.
— Пусть будет такая фраза: «Заклинаю вас святой Русью и всеми витязями русскими, и гренадерами, и ополченцами, и пехотинцами сорок первого года…» Записали?
— Конечно.
— «Ничтожный лукавец, бездельный побирушка, выпавший из чужого гнезда кукушонок…» Записали?
— Да.
— «Мы сорвем с него одну маску, но под ней откроется другая. Сорвем и ее, но под ней снова маска. И ее сорвем, и снова маска под маской, и так бесконечно, пока ни откроется зияющая пустота. Он — пустота, ноль, ничто…» Записали?
— До последнего слова.
— Жду вас через день в это же время. Не сомневаюсь в успехе.
— А каково происхождение этого ковра? —Минтаев жадно рассматривал темно-синий, опаленный красными узорами и арийскими золотыми крестами ковер, в котором чудилась зо– роастрийская тайнопись и ведические коды.
— Это подарок иранского президента в знак благодарности за содействие в ядерной отрасли.
Минтаев покинул гостиную, оставив в ней отблеск раскаленных страстей, приторный запах женщины, которая видела в нем богача и гения.
Следом явился Председатель Думы и лидер правящей партии Сабрыкин. Ромул разглядывал его серое, худосочное, с седоватыми усами лицо, испытывая к нему давнишнее, плохо скрываемое презрение. В нем всегда было что-то жестяное, негибкое, внутренне дребезжащее, ранящее слух то фальшивым скрипом, то монотонным звуком падающих в бочку капель. Сейчас, устроившись в кресле, странно вывернув ноги, он напоминал обрезок оцинкованного железа с загнутым, опасно заостренным завитком. Так выражалось его вероломство, готовность оправдываться и защищаться.
— Ну что, — начал небрежно Ромул, — значит, вы там у себя в Думе хотите царя посадить?
— Что вы, какого царя! — голос Сабрыкина был похож на звук консервной банки, которую вскрывают ножом, — Зачем нам царь, Виктор Викторович?
— Значит, зачем-то нужен, если ты собираешь в Думе руководителей фракций, представляешь им претендента на царский престол и говоришь, что можно изменить Конституцию и учредить в России монархию.
— Побойтесь Бога, Виктор Викторович, откуда ветер дует? Интриги коммунистов, которые хотят меня выставить перед вами дураком и предателем, — заостренный завиток поднялся, как хвост скорпиона, готовый обороняться и жалить.
— Есть записи, Сабрыкин, отличные записи прослушивания, где ты обещаешь этому самозванцу изменить Конституцию. А ведь это пахнет государственной изменой, Сабрыкин. Это без пяти минут конституционный переворот. Я собираюсь предъявить эти записи и показания свидетелей в Конституционный суд.
— Да что вы, Виктор Викторович, все это было так, смеха ради. За бокалом шампанского. Президент Артур Игнатович попросил меня принять в Думе Алексея Федоровича Горшкова и поразвлечь его. Не более того. — Колючий хвост Сабрыкина, готовый жалить, свернулся сам собой и куда-то спрятался, и он сидел на краюшке кресла, дребезжащий, как вырезанный из жести флажок, послушный дуновениям ветра.
— А ведь это очень неприятная процедура, Сабрыкин. Заключение прокуратуры. Лишение депутатской неприкосновенности. Отстранение от должности Председателя Думы. Позорное изгнание из партии. Страна, затаив дух, будет следить за процессом.
— Виктор Викторович, да спросите вы, кого хотите, как мы его в Думе встречали. Один балаган. Одни пустые речи. Встретились и разошлись, чтобы больше не встречаться. Сейчас все мои силы на том, чтобы провести через Думу закон, увеличивающий президентские полномочия с четырех до шести лет. Чтобы вы, когда вернетесь в Кремль, чувствовали себя уверенней и тверже. Этим я сейчас занимаюсь.
— Хорошо, Сабрыкин, я хочу тебе верить. Хочу верить, что ты не забыл, откуда вышел и как оказался в Москве.
— Да кем бы я был, если бы не вы, Виктор Викторович? Так бы и сидел в местном самоуправлении под Уржумом. А вы заметили меня, дали ход.
— Уж больно ты хорошо принимал меня в Уржуме, Сабрыкин. Больно вкусную уху сварил, на баяне играл и сплясал по моей просьбе. Я тогда подумал, вот золотой человек, будет всегда плясать по моей просьбе. И взял тебя в Москву, сделал третьим лицом в государстве.
— Виктор Викторович, да хоть сейчас прикажите: «Сабрыкин, спляши», — да я с наслаждением, нашу русскую «Камаринскую». — Он уже вставал, закручивая ус, лихо отводил плечо, готовясь запустить витиеватое коленце. Но Ромул остановил его.
— Ладно, Сабрыкин. Верю тебе. Хочу тебе сказать две вещи. Первая. Блюди Конституцию. Она не уличная девка, а богиня, а ты жрец, приставленный к богине, чтобы ни одна грязная рука не коснулась божественного чела. Понял?
— Понял, Виктор Викторович. Она и есть богиня, вроде Венеры Милосской, только с руками.
— Второе. Все наши слова и дела записаны в скрижаль, один экземпляр которой хранится на небе, а другой в ФСБ. Когда обсуждали судьбу Ходорковского, одни, те, что помягче, предлагали отнять у него ЮКОС, оставить полмиллиарда на пропитание, и пусть себе живет в России, как частное лицо, «Левые повороты» пишет. Другие, что пожестче, хотели выслать его за границу. Дескать, там у него есть заначки в швейцарских банках, не пропадет. А ты, Сабрыкин, требовал его посадить на цепь. Это с твоей подачи бедный узник в Сибири томится. И пока он в тюрьме, ты в Думе. Он на свободу выходит, ты занимаешь его место на нарах. Это понятно?
— Про скрижали мне все понятно, Виктор Викторович.
— А посему делай, что я приказываю.
— Все сделаю, Виктор Викторович.
— По моему сигналу соберешь Думу на чрезвычайное заседание. Речь может зайти о предотвращении государственного переворота, да не твоего, потешного, а настоящего, с пулями и с кровью. И еще речь может пойти о моем досрочном возвращении во власть, что потребует утверждения Думы. Если все совершись, как надо, по совести, с благодарностью к своему благодетелю, благодетель тебя не оставит. Станешь Премьер-министром. Вторым лицом в государстве. Понял?