Парусинский любовался гостями, как мастер любуется своими изделиями. Гостиная, обитая сухим душистым деревом, светильники, со вкусом развешенные под толстыми потолочными балками, камин, сложенный из гранитных, слабо отесанных валунов, с чугунной решеткой, за которой пылало несколько огромных поленьев, – все это напоминало ему декорации, среди которых двигались большие, в рост человека, куклы, искусно сконструированные средневековым механиком, облаченные в пиджаки и бальные платья, с лицами телесного цвета, с моргающими глазами и говорящими ртами. Однако внутри, под одеждами, были спрятаны колеса, рычаги, маленькие шестерни, металлические мембраны с записанными звуками, пружины, нуждавшиеся в постоянном подкручивании. И если Парусинский видел, что какая-нибудь беседующая группа умолкала, в ней кончались темы или назревало разногласие, он тут же подходил, вставлял несколько острых фраз, давал разговору иное, дружелюбное направление. Подкручивал в изделии ослабевшие пружины. Бросал на каждого пучок разноцветных алмазных лучей, заряжая этим облучением невидимые батареи, вмонтированные в каждую говорящую и думающую куклу.
У пылающего камина он остановился ненадолго с секретарем американского посольства, худощавым, улыбающимся, с неопрятной богемной бородкой, в толстых очках, сквозь которые смотрели внимательные холодные глаза. Они чокнулись тяжелыми стаканами виски и оба посмотрели сквозь золотистый напиток и прозрачные кубики льда на рыжее, жаркое пламя.
– Как вы полагаете, насколько сместится вектор российско-американских отношений при новом президенте? Ведь он, как я слышал, германофил, а это в любом случае означает, что он тайно недолюбливает Америку, – тщательно выговаривая русские слова, произнес секретарь.
– Когда Америку начнут любить, это будет значить, что она перестала быть сверхдержавой, – ответил Парусинский, дружески трогая собеседника за рукав и посылая ему в глаза волну алмазного света. – Уверяю вас, Майкл, наши отношения не ухудшатся. Полагаю, даже улучшатся. Новый президент будет тверд, предсказуем. От него будет исходить осмысленная политика. Америка наконец вместо больного капризного старца, все больше впадающего в паранойю, получит твердого, понятного партнера. Что касается обстрелов вашего посольства из гранатометов, я уверен, это не повторится.
– Верно ли, что у будущего президента развит комплекс Наполеона? Вы с ним часто видитесь. Он действительно держит на своем столе рядом с бюстом Петра Великого также бюст Наполеона?
– Как знать, быть может, он даже является тайным поклонником Сталина. В любом случае, свое правление он посвятит строительству новой России, контуры которой лишь слабо заявлены в его первых публичных выступлениях. Сущность будет открыта только после победы на выборах.
– Вы уверены, что сохраните на него свое влияние и после победы на выборах? – Секретарь направил на Парусинского наблюдающие, увеличенные стеклами глаза, желая увидеть за ответом истинный, глубоко замаскированный смысл. – Не станет ли он постепенно менять свое окружение?
– В политике все возможно. – Парусинский старался быть абсолютно прозрачным для собеседника, как стакан виски для рыжего каминного пламени. – Наши отношения строятся не на корысти и не на симпатии, и даже не на тех услугах, которые я ему оказал. А на общности стратегии, на единстве государственной философии, где мы являемся единомышленниками и соратниками. Я полагаю, наши отношения будут только укрепляться. – И, переходя к другой, интересующей его теме, Парусинский снова доверительно тронул локоть собеседника: – Могу я вам напомнить, Майкл, о моей просьбе? Вы обещали поговорить с директором московского бюро «Нью-Йорк таймс», чтобы они снизили критику моей скромной персоны. Быть может, организовали публикацию, смывающую с меня хотя бы часть грязных пятен той дурной репутации, которой я обязан моим врагам в Америке. Я в этом нуждаюсь, Майкл.
– Я говорил с моими друзьями в бюро. Это будет непросто. Но мы что-нибудь сделаем. Найдем для этого повод.
– Прекрасным поводом будет поездка на медвежью охоту. Приглашаю вас и директора бюро. Там, в непринужденной обстановке, перед сковородкой со свежей, зажаренной медвежьей кровью мы найдем общий язык.
Они чокнулись и с поклонами разошлись. С каминной полки смотрели им вслед черные африканские маски, мексиканские идолы, вырезанные из темного обсидиана, китайские болванчики, выточенные из зеленой яшмы.
Парусинский перешел в зимний сад, отыскивая среди гостей своего друга Бейса, крупнейшего финансиста, владельца уникального заполярного комбината, который когда-то возводился сталинскими заключенными, а теперь питал своим уникальным металлом благосостояние предприимчивого банкира. В зимней оранжерее было тепло и влажно. К стеклянному клетчатому потолку возносились пальмы. На их косматых стволах расцветали орхидеи, струились лианы. У корней, в бассейне, огромные, как зеленые тазы, плавали листья «виктории». В темной воде лениво плавали экзотические рыбы. Среди глянцевитых цветущих деревьев перелетали разноцветные птички и порхали бабочки. За стеклами, озаренные оранжереей, голубели сугробы, задумчиво сквозь стеклянные призмы взирали на пальмы подмосковные ели.
Бейс нюхал цветок, погрузив в его белую, с желтыми тычинками сердцевину свой большой фиолетовый нос.
– Ты как колибри, – пошутил Парусинский. – Тебя нужно внести в атлас птиц.
– Я уже внесен в атлас двадцати самых богатых людей России, которых, как пишет этот чертов американец, посадят при новой власти. – Бейс трогал свой большой чуткий нос, на котором желтела пыльца экзотического цветка.
– Американец прикусит язычок. А в России ты неприкасаем. Твой взнос в предвыборный фонд президента уступает только моему. Такое не забывается. Я думаю, ты можешь рассчитывать на приобретение морских терминалов для вывоза своих металлических чушек-свинушек. К тому же я обсуждал с министром обороны твое предложение использовать атомные подводные лодки для подледного перевоза твоих изделий в течение круглого года. Но это потребует денег.
– Деньги ждут, когда с лодок снимут эти дурацкие ракеты. Сегодня утром говорил с «Рыжим Чубчиком», он обещал не увеличивать до весны тарифы на электричество.
– Ты скажи своему рыжему другу, что его поведение вызывает возмущение! – Парусинский зло оскалил неправильной формы зубы, стал похож на большую сердитую белку. – Либо он с нами, и тогда он делит весь риск игры и преимущества в случае победы. Либо не с нами, и тогда после победы он будет уничтожен! Либо он субсидирует президента, либо этих насекомых из «Яблока» и «Правых сил»! Мы дали ему управлять корпорацией, рассчитывая на дружбу, а не на предательство!
– Он с нами, уверяю тебя, – умоляющим голосом произнес Бейс.
Парусинский направил на его близкий нос пучок алмазного света, заставляя себя успокоиться.
– Ты ведь не сравнишь его с наглым и беспринципным Вовиком. Вот уж кто распоясался со своим телеканалом и сворой своих журналюг. Никогда не предполагал, чтобы один еврей мог портить столько крови другим евреям.
– Вовик возомнил себя евреем планетарных размеров и смотрит с презрением на нас, кто выбрал Россию своей единственной Родиной. Это кончится для него ужасно. Я обещаю тебе, сразу после выборов мы отключим его телеканал, а его самого для острастки посадим в какой-нибудь уютный следственный изолятор типа Бутырки, чтобы он поостыл от своего глобализма.