— Да.
— Что нового? — донесся голос Николая.
— Пока без изменений.
— Как клиент?
— Машет конечностями, — поправил криво сидящие на сломанном добрыми людьми носу очень непростые очки. У себя в ментовке мы о таких и не слышали.
Бросил взгляд на балкон четвертого этажа. Крепенький пожилой мужик в выцветшей майке-алкоголичке бодро выполнял упражнения с гантелями. Благодаря хитрой оптике можно было без труда разглядеть, что железки у него весьма серьезные, килограммов по десять каждая.
— Физкультурник, блин, — молвил Ильин. — А прикидывался дохлятиной.
Мужик опустил гантели на пол и принялся трясти руками и дышать по науке.
— Заканчивает.
— Отлично, жду в подъезде.
— Иду, — выскочил из машины и бодро затрусил в сторону дома, зевая на ходу. Вчера, вместо того чтобы лечь пораньше и заснуть, мы с Ильиным зацепились языками и полночи проболтали. Открыл дверь и вошел в подъезд.
— Давай быстрее, — поторопил Николай. — А то перейдет, сука, к водным процедурам, жди его потом, — и мы в темпе рванули наверх.
— Мой ход, — я встал перед дверным глазком и решительно надавил на кнопку звонка. Раз, другой, третий, еще и еще без перерыва. Как говорится, вежливо, но настойчиво. Именно так, не иначе, принято у нас вторгаться в жизнь и квартиры граждан. Николай пристроился у стены сбоку. Телескопическим глазком его куратор обзавестись не озаботился, а потому бодрого старца ждал сюрприз.
Послышались шаги, внутренняя дверь открылась, жилец приник к оптике.
— Кто там?
— Капитан милиции Луценко, убойный отдел, — представился я, достал удостоверение, развернул и расположил перед глазком. — Гражданин Пермяков?
— Да.
— Откройте, пожалуйста, — и до чего же я вежлив сегодня!
— Зачем? — после паузы строго поинтересовался Пермяков И. С. Видимо, внимательно вчитывался.
— Хочу задать несколько вопросов.
— Задавайте, — разрешил он, но дверь открывать не подумал.
— Вам принадлежит автомобиль марки «Опель Астра» серого цвета, номерной знак?..
— Мне, а что?
— Документы на машину имеются?
— Конечно.
— Предъявите.
— На каком основании?
— Объясню, но сначала я должен на них взглянуть.
— Минуту, — и зашаркал тапочками вглубь квартиры. Наверняка, старый партизан собрался звонить ко мне в управление.
На доброе здоровье. По управе сегодня дежурит Толя Вахитов, а тот на вопросы отвечать умеет. Мало не покажется.
Замок щелкнул, дверь растворилась.
— И, все равно, капитан, не понимаю, — сурово заявил стоящий на пороге. — Это ведь не ваша земля…
— Наша, Семеныч, наша, — Ильин вынырнул из-за моей спины и нарисовался прямо перед ним. — Не рад?
— А, это ты, — тускло произнес тот. И тут же выбросил вперед руку, целясь пальцами в глаза.
Маруська тут решила,
Что жисть стала хужей,
И в грудь себе вонзила
Шестнадцать столовых ножей…
Люблю, признаться, что-нибудь под настроение спеть, вживую, без всякой там фонограммы. Кое-кому, кстати, нравится, например, самому мне. Другим — как-то не очень. Слуха, говорят, у меня нет. И голоса. Можно подумать, у всех остальных есть. А ведь мелькают в ящике и даже считаются звездами.
Хозяин квартиры уныло восседал на табурете в собственной кухне с полотенцем у рта и что-то жалостно бубнил сквозь это самое полотенце. О Женевской конвенции и гуманном отношении к военнопленным. Иннокентию Семеновичу страшно не нравились издаваемые мною волшебные звуки, думаю, если бы ему предложили на выбор прослушать еще пару шлягеров в моем исполнении или подвергнуться пыткам, бодрый старик наверняка выбрал бы последнее.
— Больно? — подошел поближе и погладил ласково заросший седым волосом затылок.
— Ебдктк — очевидно, это означало «тебе бы так».
— А нечего конечностями размахивать, тоже мне, Брюсов Ли из Свиблова. Серега!
— Что? — раздалось из глубины квартиры.
— Иди кофе пить.
— А орать не будешь?
— Я тихонько.
Маруську окружают
Шестнадцать штук врачей
И каждый врач вынает
Свой ножик из пышных грудей…
Семеныч затряс головой и принялся стонать.
— Ты, кажется, обещал потише, — Серега появился на кухне, пристроился у окошка и принялся пить кофе из большой синей кружки.
— Ну, извини, — забросил в красную в белый горошек чашку пару ложек порошка, залил кипятком, добавил сахару. Сделал пару глотков и аж замычал от наслаждения. Достал сигареты и зажигалку. Куратор что-то возмущенно забубнил: — А тебя, сволочь старая, вообще не спрашивают, — с удовольствием закурил. Сергей — тоже. Из принципа.
— Я так понимаю, — выпустил струю дыма в сторону пострадавшего, тот брезгливо отвернулся. — Товарищ решил поизображать умирающего лебедя. Плоскогубцы, что ли, поискать? — повернулся к хозяину квартиры: — Не подскажите, уважаемый, где у вас тут инструменты?
— Не стоит, — я допил кофе и решительно отставил чашку в сторону. — Закрой лучше уши.
— Может, не надо?
— Надо, брат.
Маруську в крематорий
И в печь ее сують.
В тоске и страшном горе
Миленок ее тут как тут.
Я сам ей жисть испортил
Подлюга я и хам.
Насыпьте пеплу в портфель
На память четыреста грамм.
— Хватит, Ильин, — несколько с натугой проговорил Семеныч. — Довольно, — отбросил в сторону полотенце, встал на ноги и по мере возможностей, изобразил праведный гнев.
— Ты еще, гнида старая, скажи, что не понимаешь причины столь наглого вторжения, — молвил я и опять полез за табачком. — И лучше сядь, а то я что-то немного нервный сегодня, — тот послушно опустился на табурет.
— А неплохо ты его приложил, — отметил Сергей. Посмотреть, действительно было на что. Губы у куратора распухли и стали прямо как у той светской львицы, и по совместительству писательницы, под правым глазом набух хороший синяк: это я ему, уже падающему, добавил с левой. — Зверь, вы, сударь.
— А что прикажешь делать, когда хулиганы зрения лишают? — скорбно спросил я и стряхнул пепел в чайное блюдце. — Ладно, друг любезный, пошутили и хватит. Давай-ка общаться.
— Что тебе надо? — зыркнул исподлобья. Если бы такие взгляды могли жечь, прямо сейчас на кухне вспыхнул пожар.