Впрочем, махновцы снова и снова с удовольствием слушали и одобрительно и весело смеялись. Эти украинские хлопцы, вчерашние селяне, с детства знали множество всяческих баек о загадочных складах и схронах, где таились несметные богатства, целые россыпи дукатов и драгоценных камней. Все Запорожье выросло на этих детских сказках, которые, впрочем, иногда оправдывались: ведь любой гетман или походный, или головной атаман в своих боевых приключениях не раз был вынужден прятать прихваченную у ляхов или турок казну.
Очарованные блеском и значимостью «цацек», эти парни, впрочем, легко расставались с ними: если ни во что не ставишь свою жизнь, стоит ли держаться за золотые цепи и кольца с аметистами?
Левка с удовольствием осмотрел дорогую его сердцу компанию отчаянных сорвиголов, увешанных маузерами, наганами, карабинами, ручными «льюисами» и «гочкисами», гранатами Милля, кинжалами и шашками в количестве, которое должно было придавить своей тяжестью всякое человеческое существо, но только не махновца.
Все они уставились на два деревянных, обшарпанных снарядных ящика, поставленных один на другой посреди комнаты, уже заранее восхищенные, обрадованные и околдованные. Дети, ну чистые дети! Только слишком уж замазанные кровью.
Цепким своим глазом Лева отметил четырех весьма разномастных по облику людей со связанными сзади руками. Они жались в уголочке под самой стенкой. Странная какая-то компания чекистов, он еще не встречал такой!
Профессора он распознал сразу. У него был растерянно-отвлеченный, даже несколько рассеянный вид, который только подчеркивало болтающееся на шнурочке пенсне.
Второй из пленников был небольшого росточка, короткорукий и коротконогий, довольно смешной человек с непомерно большой тыквообразной головой, которая сидела на приподнятых плечах, не требуя никакого присутствия шеи. Лева хорошо знал, что в еврейских семьях из-за родственных браков часто рождаются уродцы. На этот же раз природа – или кто там? Бог Яхве? – проявили милость и остановились на полдороге. Зато щедро одарили коротконогого умом. Выдавали глаза.
«Еврей, но не местный, – определил наметанным взглядом Лева. – Наверное, присланный, скорее всего комиссар. Глаза больно зоркие и хитрые. Тот еще фрукт. С ним интересно было бы побалакать про жизнь, про то, что он думает о революции и чем все кончится…»
Михаленко, типичного меланхоличного казака, Лева сразу и безошибочно отнес к исполнительным служакам, видимо, в этой компании он играл роль завхоза и конторщика.
Лишь один – бывший матрос в рваной тельняшке с красной полосой на шее от годами висевшей на ней кобуры от маузера – походил на обычного чекиста. Этот тип революционного матроса был Задову ясен, как букварь: таких и у анархистов насчитывалось достаточно.
– Ну шо привезли батьке в подарок? – обратился Задов к пленным.
Ему хотелось услышать их голоса, увидеть живую реакцию. Но они продолжали стоять молча и горестно. «Скажите же хоть что-нибудь, намекните о себе, что там у вас за душой или в голове. Ведь мне вас спасать вопреки приказу батьки… Или хотите на смерть?»
– Я Задов, – сказал Лева. – Может, кто из вас слыхал?
– Слыхали, – медленно и со значением произнес коротконогий. «Похоже, он знает больше, чем остальные». Но в первую очередь Леву интересовал этот, в пенсне, о котором так пекся Кольцов. Если, конечно, он тот самый Старцов, или как там его. И Лева обратился к профессору:
– Позвольте узнать вашу фамилию!
– А разве нельзя без этого умереть? – спросил Иван Платонович.
– Старцев ихняя фамилия, – высунулся из-за спины Задова Савельев. – Они профессор и ихний начальник.
– Все верно? – спросил Задов.
– Куда деваться? Все точно! Эти люди всего лишь сопровождали меня! Ответственность за все несу только я.
– Собственно, это я и хотел выяснить: хто несет ответственность за мародерство, которое во все времена и у всех народов карается смертью, – жестко сказал Задов, желая сбить с профессора спесь и проверяя его на крепость. – Мне доложили, что все эти ценности, – он указал на ящики, – вы отняли у обывателей, у мирных людей, которые держали что-то на черный день.
Старцев, однако, больше не проронил ни слова. Он как бы уже примирился с неизбежным концом. Задову же Старцев понравился своей твердостью. Он ждал, что профессор, в его представлении эдакий жалкий интеллигентик, хлюпик, будет выгораживать себя. Вот только как спасти этих чекистов, Лева Задов не знал. И ничего хорошего в его умную голову пока не приходило.
Набившиеся в комнату махновцы расступились, образовав круг, в центре которого лежали трофеи. Лева подошел к ящикам, критически их оглядел, постучал по дереву носком сапога. Оно отозвалось глухо, тяжело.
– У их там замочки приспособлены, а ключиков нема. Так я гвоздодерчик припас, – возник рядом с ящиками Савельев, весь разгоряченный, краснощекий, готовый в который раз, теперь уже Задову, рассказывать о своем подвиге. Но Леву не заинтересовал рассказ махновского именинника. Он знал, что в нем будет девяносто процентов брехни и бахвальства и что все правдивые подробности он узнает у чекистов, когда придет время их допросить.
– Значит, так! Делать будем все по закону, – решительно сказал Задов. – Вскрывать ящики – при комиссии. Составим, як положено, опись. И шоб ни одна пылинка не пропала. Чуете, сучьи дети!
Махновцы одобрительно загудели. Все они любили полный порядок. На словах.
– Комиссию! – гаркнул кто-то из хлопцев заветное слово.
Все знали, что серьезные дела всегда начинаются с комиссии. Вся революция прошла в комиссиях, она обкрутилась ими, как бывалый солдат оборачивает ноги портянками. Как что – комиссия. Выдать пайки – комиссия. Выбрать на съезд – комиссия. Расстрелять – тоже комиссия.
– Комиссию! Комиссию! – пронеслось по дому и выплеснулось на улицы.
– А почему ни одного члена Совета культпросветотдела не вижу? – удивился Задов. – Они должны быть в комиссии!..
«В случае чего свалю на них расстрельный приговор, – мелькнула спасительная мысль у хитроумного Левы. – С них пусть там и спросят». Он знал, что почти все члены Совета завербованы ЧК еще в ту пору, когда свободно ездили в красный Харьков на анархистские конференции. Теоретиков там ловили на живца. То есть кое-кого из участников всяких всемирных ассоциаций безмотивников, синдикалистов, индивидуалистов, федералистов и террористов как бы по недосмотру расстреляли, а некоторым предложили стать секретными сотрудниками ЧК, чтобы снова не произошло какой-либо подобной роковой ошибки.
Вернувшиеся стали вербовать приятелей. На всякий случай. Смешной волосатый народ, умевший обо всем рассуждать, но не знающий, как вдеть нитку в иголку. Свою секретную деятельность в армии Махно они тоже вели крайне интеллигентно, придумывая наблюдения над батькой и другими махновцами и записывая эти фантазии в свои дневники. Агенты-фантазеры.
И тут выяснилось, что все члены Совета внезапно куда-то исчезли, причем не только из Махнограда, но и вообще с территории, где действовала махновская армия.