Четверо красноармейцев за столом играли в домино. На нарах, прикрыв глаза от солнечного света кто фуражкой, кто и просто рукой, спали еще несколько красноармейцев. Один сидел в нижней рубашке и пришивал к гимнастерке пуговицу.
– Входи, входи, – подтолкнул Красильников Юру и обратился к красноармейцам: – Пусть мальчонка пока тут у вас посидит.
– Это как? – перекусывая нитку, спросил красноармеец в нижней рубахе. – Под охраной его, что ли, держать? Или он сам по себе?
– Да нет! Скажешь тоже – под охраной. Просто – приглядите… Чаю ему дайте! – Красильников порылся в кармане бушлата, достал кусок сахару, сунул его Юре в руку и тут же вышел.
…В полдень Лацис вызвал к себе Фролова с докладом. Слушал не перебивая, ни на миг не спуская с докладчика прямого взгляда. Он по привычке стоял у окна, и за его плечами виднелось широкое, разливное украинское небо и луковки собора, так похожие на этом фоне на созревшие золотистые каштаны…
– Сперанский – один из руководителей заговора, – докладывал Фролов. – В прошлом – кадровый офицер. Вот… нашли при обыске… – Он положил на стол несколько фотографий. – Бывший председатель местного союза офицеров. Убежденнейший монархист.
– Что показывает? – Лацис прислонился спиной к подоконнику и весь напрягся в ожидании.
– От показаний отказался! – Фролов грустно усмехнулся.
На столе лежали фотографии. Лацис стал неторопливо их рассматривать… Вот еще совсем молодой и бравый Викентий Павлович в новенькой офицерской форме картинно стоит, опираясь на эфес шашки… А вот групповая фотография, он – в Центре – уже с внушительным лицом и строгим обличьем. На третьей фотографии он же, по-гвардейски вытянувшись, с восторженно-оторопелым выражением лица, стоял возле кресла, в котором сидел полковник. Это был полковник Львов.
Фотографии для чекиста – тоже свидетели. Они давали показания, нужно было только внимательно всмотреться в них. И эти показания были против их хозяина, они говорили красноречиво о нем как о человеке заурядном и самовлюбленном. Такие люди обыкновенно упрямы.
– А вы его пока не трогайте, – небрежно бросив на стол фотографии, посоветовал Лацис. – Пусть денек потомится. Глядишь, разговорчивее станет. Такая порода больше всего боится неизвестности.
– Денек?.. Да за денек они могут такого натворить!..
– Умение ждать – тоже немалая чекистская наука, Петр Тимофеевич, – строго заметил Лацис.
Потом они обсуждали текущие дела. Их в середине дня уже накопилось немало, все они были важные, все требовали безотлагательного решения.
В завершение разговора Лацис рассказал Фролову, что к нему обратился управляющий делами ЦК КП(б) У Станислав Викентьевич Косиор, по совместительству возглавляющий недавно созданное Зафронтовое бюро. Просил помочь наладить надежную связь с Харьковом. До сих пор она осуществляется курьерами от случая к случаю, и зачастую ценная информация приходит с большим опозданием, устаревает.
Слушая Лациса, Фролов все больше хмурился. Он понимал: к хорошо налаженной и пока не имевшей провалов эстафете, по которой передавал свои донесения Кольцов, Косиор рассчитывает подключить и своих людей из харьковского подполья. Дело общее, это ясно. И все же умножалась вероятность провала эстафеты и неизмеримо увеличивался риск для самого Кольцова. Фролов так прямо и сказал об этом Лацису.
– Риск, бесспорно, возрастает, – согласился Лацис. – Однако мы должны выполнить приказ.
– Надо подумать, – потер подбородок Фролов. – Можно сдублировать эстафету. Наладить еще одну – запасную. Она, в общем, уже существует, хотя мы ею еще не пользовались. Через Харьковское депо. Вот ее и нужно попытаться привести в действие. Пока пусть ею пользуется Зафронтовое бюро, а в случае надобности к ней сможет подключиться и Кольцов.
Лацис согласился с доводами Фролова, и они договорились вернуться к этому разговору еще раз в ближайшие же дни.
В приемной Фролова ожидал, сложив руки между коленками, Красильников. Они пошли по длинному коридору ЧК, и шаги их гулко отдавались в огромном помещении.
– Мальчик где?
– В дежурке! Как-то надо и с ним решать. Малец, конечно, многое знает, это точно, но упрямый, вряд ли что скажет… Может, его в Боярку отправим? – предложил Красильников. – Там приемник для малолетних организовали…
– Подумаем! – ответил Фролов.
Семен Алексеевич открыл дверь в дежурку. Поискал глазами Юру, увидел, весело спросил его:
– Ну, что нового в гарнизоне, Юрий?
– Ничего, – буркнул Юра, не принимая нарочито веселого тона Красильникова.
– Ничего – это уже хорошо, – будто не замечая отчужденного тона, вмешался Фролов. – Собирайся, пойдем ко мне в гости.
– Зачем?.. – настороженно спросил Юра.
– Ну пообедаем вместе, если, конечно, не возражаешь, – предложил Фролов. – И подумаем, как тебе дальше жить.
После стольких событий в доме Сперанских Юру охватило какое-то странное, дремотное равнодушие, словно между ним и миром выросла непроницаемая ни для чувств, ни для воспоминаний стена. Вот почему Юра молчал и апатично принял приглашение Фролова. Жил Фролов в гостинице «Франсуа», фасад которой выходил на шумную улицу. Мимо гостиницы с утра до ночи проносились легкомысленные пролетки, катили солидные кареты, а в подъезде вечно толпились какие-то подозрительные, юркие люди. И трудно было понять, что привлекает их сюда, что связывает этих столь непохожих людей – подчеркнуто высокомерных господ, как попало одетых сутенеров, молодящихся бывших дорогих женщин и их надменных, спешащих стать поскорее дорогими молоденьких конкуренток. Все они толпились, перешептываясь и перебраниваясь друг с другом, возле гостиницы. Это был чужой, враждебный Фролову мир.
Завидев Фролова, все эти люди еще сильней заперешептывались, засуетились, запереглядывались. Но только он подошел к гостинице, как все они молча и боязливо расступились.
В номере Фролова за шкафом Юра увидел еще одну широко распахнутую дверь, которая вела в маленькую комнатку, где стояла узкая койка, тщательно заправленная грубым одеялом, стол и два стула у стены, на которые грудами были навалены книги. Юре очень захотелось посмотреть, что читает Фролов, но он тут же посчитал, что неудобно любопытствовать, едва вступив в чужое жилье.
На столе, где уже стоял только что вскипевший чайник, – из его носика выбивалась горячая и добродушная струя, – появилась еда: очищенная тарань, краюха хлеба, две горсти сахара на бумаге.
Горячий чай определенно разморил Фролова. Он расстегнул ворот гимнастерки, отчего его худая шея с остро выпирающим кадыком стала еще тоньше и длиннее. И сам он показался Юре таким домашним и чуть-чуть беспомощным. Уже не чекистом. Юра посмотрел на него, вспомнил что-то, поперхнулся и вдруг выпалил:
– Мы в гимназии одного учителя Сусликом дразнили.
Фролов недоуменно покосился на мальчика и вместе с тем обрадовался тому, что Юра сам с ним заговорил.