Ласково, насколько он только мог, Иван Платонович посмотрел на подпоручика и нарочито сердито его успокоил:
– Что вы никак не можете расслабиться. Успокойтесь! Все ваши неприятности уже позади. Вы – среди своих. А дня через три-четыре постараемся переправить вас в район Рубановки-Серогоз. По нашим сведениям, где-то там находится ваша дивизия.
– Нет-нет, ваше превосходительство! Мне надо туда. Я обязан вернуться обратно к своим. Но простите. Я просто… – подпоручик замялся. – Просто я не имею права ничего говорить об этом. И не просите!
– Не говорите, если считаете это тайной, – с некоторым безразличием в голосе сказал Старцев и, обернувшись к Кольцову и Бушкину, похвалил Алехина: – Славный малый! Пока есть такие, я за Россию спокоен.
Они перешли в гостиную, в ближнем углу которой тихим спокойным светом теплились лампадка. Хозяева, все трое, перекрестились перед образами, и это тоже очень понравилось Алехину. Он, наконец, понял: его подозрительность беспочвенна.
В центре гостиной был накрыт стол. На большом блюде горкой высился отварной картофель, а рядом с ним, на тарелке – очищенная вобла. Возле каждого прибора лежали по ломтику черного хлеба. Скромный стол был, однако, украшен изящными хрустальными бокалами.
Бушкин на мгновение исчез в соседней комнате и появился с красивой высокой бутылкой в руках.
– Неужели коньяк? – спросил Кольцов.
– Иное не пьем! – ответил Бушкин.
– Шустовский?
– Именно.
– Самый настоящий, – подтвердил Старцев. – Берег для какого-то очень торжественного случая. Полагаю, сегодняшнюю ночь можно отнести к таким. Насколько я помню, этот наш юноша – двадцать четвертый.
– Ошибаетесь, ваше превосходительство. Двадцать пятый, – поправил Старцева Бушкин и уточнил: – Я был двадцать второй. Потом те двое барбиевских казачков. Подпоручик – двадцать пятый.
– Красивая цифра! Четверть сотни! – согласился старик и разлил коньяк по бокалам. – Пьем за двадцать пятого, вызволенного из застенков ЧК.
Все чокнулись с Алехиным, и он почувствовал себя в эту минуту едва ли не героем дня. Это он стал двадцать пятым, ради которого эти милые люди рисковали своими жизнями. Он – среди своих. Знали бы его товарищи, как мужественно держался он в плену у Махно, как потом его пленили красные, но и у них он не проронил ни слова.
Потом выпили еще раз. Алехин влюбленными глазами смотрел на своих спасителей. Он их всех любил. Он готов был всех их обнять, особенно этого капитана. Похоже, это он до тонкостей продумал план его освобождения из тюрьмы. Но мало только продумать! Как точно и расчетливо провел он всю операцию. Никто из его товарищей не погиб.
И когда налили в третий раз, Алехин тяжело поднялся: сказывались несколько дней голодания. Но чувство благодарности переполняло его, и он слегка заплетающимся языком произнес: – Господа. Я бесконечно счастлив. Я вас всех очень люблю. И буду просить вот вас, капитан, – он поднял глаза на Кольцова. – Запамятовал вашу фамилию. Имя слышал, Павел Андреевич…
– Разве это имеет сейчас какое-то значение? – спросил Кольцов.
– Да! В самом деле! Мы просто люди, которые… Извините, я забыл, что хотел сказать. Ах да! Я хотел бы просить вас, Павел Андреевич, позволить называть вас братом!
Алехин вдруг бухнулся на колени, схватил руку Кольцова и, обливаясь слезами, стал ее целовать.
– Я благодарен… и моя матушка… мы очень… После войны я приглашу вас, капитан, – поочередно указывая пальцем, он продолжал говорить, – и вас, ротмистр, и вас, ваше превосходительство, если изволите…
– Изволят, – сказал Бушкин. – Все мы изволим. Но куда?
– Это совсем недалеко от Москвы, в Броц… в Бром… в Бронницы. А сейчас, господа, я хочу спать.
Пошатываясь, он вышел из-за стола. Кольцов подхватил его, обнял и, бережно поддерживая, чтобы подпоручик не упал, повел в соседнюю комнату. И там, расстилая ему постель, он как бы невзначай сказал:
– Ах, подпоручик! Я тоже мечтаю оказаться там, у своих. И сбегу. Мне уже надоела эта неблагодарная работа. Может, составите мне компанию? Вдвоем безопаснее.
– Нет-нет, капитан. Я обязан.
– На кой черт вам этот Чигирин? Нас ждут там, на Днепре, на Донбассе. Там сейчас самые главные события.
Подпоручик перестал снимать ботинок и, словно бы даже протрезвев, с опаской посмотрел в сторону гостиной. Убедившись, что их никто не подслушивает, шепотом сказал:
– Только вам, капитан! Я вам доверяю! Меня там ждут.
– Жена? Невеста? Кончится война, отыщете.
– Не то! – и подпоручик многозначительно добавил: – Люди! Много. Может, пятьсот, может тысяча. В Матронинском монастыре.
– Дезертиры, что ли? От войны прячетесь?
– Ну, какой вы! – капризно сказал Алехин. – Опять не поняли. Это гениальный замысел Петра Николаевича. И все! Я молчу!
Так и не сняв второй ботинок, подпоручик завалился на кровать.
– Мягенько, – блаженным голосом пробормотал он, закрывая глаза.
– Ерунда! – громко, не давая ему уснуть, сказал Кольцов. – Придумали какую-то чепуху. А на самом деле просто прячетесь от войны. С кем там воевать?
– Не с кем, да? – оскорбился подпоручик и приподнял голову. – С большевистской Первой конной армией.
– Подпоручик, вас кто-то ввел в заблуждение. Первая конная – на Западном фронте. Воюет с поляками.
– Это вы заблуждаетесь, капитан. Она уже не воюет с поляками. Она своим ходом идет на Каховку. И ничего не опасается. Маршрут наша разведка выведала. Мы ее ждем в Знаменских лесах. Там и накроем. Была Первая конная – и нет Первой конной. Гениальный замысел Врангеля. Утром мы с вами это подробно обсудим. Только – ни-ко-му!
Подпоручик снова улегся на подушку, но прежде чем закутаться с головой одеялом, добавил:
– Может, я и вас, капитан, уговорю – со мной. Всех офицеров, которые принимают участие в этой засаде, Врангель пообещал наградить орденами Святого Николая Чудотворца. Большая честь!
Кольцов вспомнил разговор с Колодубом о ладанке, а потом увидел и ее саму, с картонкой внутри, на которой были эти четыре таинственных буквы «О.С.Н.Ч».
– Все! Сплю! – поворочавшись, выдохнул подпоручик и натянул на голову одеяло.
«Орден Святого Николая Чудотворца» – вот и вся разгадка этих четырех букв на картонке. Скорее всего, это вдохновляющее напоминание терпящим лишения, находящимся в засаде врангелевским офицерам, а возможно, и солдатам, о будущем награждении. А возможно… возможно, члены этого полка или этой группы сами назвали себя «орденом». Романтические студиусы, не так давно покинувшие университетские стены и по приказу Врангеля нашедшие себе временное пристанище в глухом лесном монастыре, вполне могли так назвать свое сообщество. На манер древних рыцарских или рыцарски-монашеских общин с определенным уставом, обозначавшим принадлежность к тому или иному рыцарскому ордену.