Ягун пересек Зал Двух Стихий, где полыхали жар-птицы и выстукивал копытами дробь конек-горбунок. Здесь, у начала лестницы, ведущей на Жилой Этаж, он увидел маленького, взъерошенного первокурсника. Ягун смутно вспомнил, что встречал его и раньше, но не помнил имени.
Кажется, это за ним месяца два назад летал в вороньем гнезде Поклеп и, кривясь, как от зубной боли, привез его в Тибидохс, маленького и нелепого. Большая, как у галчонка, голова, узкие плечи и тонкие ноги с огромными, точно от другого человека приставленными ступнями. Как же его все-таки звали? Кажется, что-то на «К»… Кирилл? Костя?..
Первокурсник сидел на нижней ступеньке и едва слышно плакал, вытирая нос рукавом свитера. Внук Ягге был тертый калач. В свои не такие уж большие годы он слышал и пение сирен, и проклятия малазийских ведьм, и брачный крик циклопов, и даже тот гортанный, ни на что не похожий рев, с которым Безглазый Ужас, разбегаясь, разносил себе голову о камни. Однако это было нечто особенное. Плач мальчугана леденил душу. Уже спустя мгновение Ягуну почудилось, что мозг у него стал расплавленным стеклом и вытекает через уши.
В смертельном ужасе играющий комментатор закричал. Вскинув кольцо, он попытался выставить блок, однако у него не оказалось сил, чтобы произнести заклинание. Мир треснул. Апатия навалилась на Ягуна могильной плитой. Он был выпит и опустошен. «Я молочный пакет… пустой молочный пакет», – вяло и безразлично подумал Ягун. Леденящий плач и тоска заполнили его существо до краев.
Уже опускаясь на пол, играющий комментатор увидел, как первокурсник удивленно поднял голову и посмотрел на него. Его глаза показались Ягуну огромными, как тарелки.
Минуту спустя внук Ягге понял, что лежит на спине у ступеней, а под голову ему подложена свернутая куртка. Над ним склонился глазастый бледный мальчик. На щеках у него видны следы слез.
– Как тебя зовут, кошмарное создание? – спросил Ягун.
– Меня?.. Коля Кирьянов, – смущаясь, ответил мальчик.
– Кирьянов… хм… а, ну да… Это ты меня чуть не грохнул, Коля Кирьянов?
– Я плакал. Я не думал, что рядом кто-то есть… Когда я вас увидел, я перестал плакать, – сказал мальчик виновато.
«Вас… А, ну да! Я же должен казаться ему дядькой!» – подумал Ягун. Он попытался привстать, однако, прикинув по ощущениям, рассудил, что лучше пока полежать.
– Плакал – это еще полбеды. Хорошо, что ты не смеялся, – сказал он.
Шуточка была явно троечная и провальная, но все же стоила хотя бы легкой улыбки. Однако Коля Кирьянов не улыбнулся.
– Да, хорошо. Если бы я засмеялся, вы могли бы взорваться…
– Что?! Это как еще? – мрачно спросил Ягун.
Коля показал руками, как. Выходило, что играющий комментатор взорвался бы изнутри.
– Тут было бы грязно… Очень грязно, – сказал мальчик виновато.
Ягун кивнул. Почему-то он не усомнился, что если Коля Кирьянов засмеется, то все так и будет.
– М-да. Весело с тобой… Славный ты паренек, – сказал он озабоченно.
Услышав, что он славный, Коля Кирьянов заулыбался, и Ягун с тревогой ощутил, что его начинает раздувать изнутри.
– Я так рад, что вас встретил… Так счастлив! Можно на «ты», да? – спросил Коля.
– Можно. Если тебя это не слишком обрадует… Мне хочется немного пожить, – попросил Ягун, в тревоге косясь на свой живот.
Коля торжественно пообещал, что он попытается не смеяться.
– Немного радоваться все же можно. Тебя это будет только наполнять силами! Уж я-то знаю! – заверил он Ягуна.
– Верю, во все верю, Колян! Я по жизни доверчивый, – сказал Ягун.
Его наконец перестало пучить, и он смог вздохнуть спокойно. Одновременно он с опозданием понял, почему у Поклепа, который привез Колю в Тибидохс, был такой полуживой вид. Должно быть, во время полета Коля боялся и… со всеми вытекающими.
– А чего ты плакал-то? Ты же уже взрослый такой мужик… Лет двенадцать-то есть? – покровительственно спросил он у Коли.
– Де… десять… почти.
– Отличный возраст – десять лет! Самый расцвет юности! Столько всяких дел: пылесосы, авантюры, циклопов дразнить. А ты плакать на лестнице! Это, брат ты мой, не дело! Ты же, брат ты мой, подрастающее поколение… Скоро я буду стар и дряхл, и весь груз магического мира ляжет на твои плечи, сын мой Коля! – сказал Ягун, с удовольствием принимая важный вид.
Коля Кирьянов слушал его с таким восторгом, что играющему комментатору стало неловко. В животе опять что-то забурлило. Ягун понял, что градус восторга Коли необходимо срочно понизить.
– Так чего ты плакал-то? – повторил Ягун уже менее пафосным голосом.
– Меня дразнят!
– Тебя? Ну, они, блин, смертники в натуре!.. – изумился Ягун.
Кирьянов вздохнул.
– Кто дразнит-то? Однокурсники? – уточнил Ягун.
– Да многие… Говорят, что я косоглазый и тощий как гли… глис…
– Спокойно! Я понял! Пусть это будет червяк!.. Дыши глубже! – в тревоге крикнул Ягун, обнаруживая в правом глазу Коли вполне уже созревшую слезу.
Кирьянов задышал, и мозг у играющего комментатора перестал плавиться.
– Ерунда! – сказал Ягун. – Слушай меня, брат мой, и запоминай. Будешь цитировать своим детям, а они детям своих детей… Идеальных людей не бывает! У каждого есть хотя бы один недостаток. Кто-то толст, у кого-то лицо в прыщах, у кого-то ноги кривые, у кого-то фамилия звучит как у потомственного кретина или на зубах пластинка… И разумеется, находятся люди, которые счастливы об этом напомнить, чтобы жизнь медом не казалась. Вы злитесь, втайне страдаете, пытаетесь отшутиться, выискиваете убийственные фразочки…
– Они почему-то не срабатывают! – перебил Коля.
– Ты мудр, сын мой. Разумеется, они не срабатывают. А почему? Потому что тебе обидно и больно, а эти пиявки всегда чутко реагируют на чужую боль. Их не проведешь. И пока тебе будет обидно, они станут упорно присасываться и не оставят в покое, пусть даже их собственная кривоногость втрое превышает твое базовое косоглазие.
Ягун сделал паузу, зорко высматривая, нет ли новых слез.