Ударная волна, страх и ужас с каждым взрывом будто вытряхивают твой мозг из черепной коробки, пережевывают его, обрабатывая молотилками своих безжалостных челюстей, а потом выплевывают обратно в твою звенящую пустотой башку, будто в пепельницу, набитую харкотиной и окурками. И так непрерывно, бесконечное число раз, секунда за секундой, минута за минутой, в течение всей той вечности, пока вражеские орудия с дьявольской педантичностью и пристрастием долбят именно тот клочок земли, за который ты, зажмурившись и стиснув зубы, цепляешься ломающимися ногтями.

А ведь есть еще они… «Сталинские орга́ны»… Это все равно что сказать: но ведь у ада есть свои круги. Одни из них тебе вроде как по зубам. Ты тешишь себя мыслью, что сможешь через это пройти, кормишь себя иллюзией, что сумеешь сохранить свои мозги в относительном порядке. Но когда тебя протаскивает по девятому кругу ада, ты становишься совсем другим. Сама природа твоего нутра меняется. Остаешься ли ты человеком?

Отто еще не успел дать ответ на этот вопрос. После Одерской поймы внешне он вел себя так, как и прежде, механически исправно исполняя всю тяжелую солдатскую работу. Но там, под Зееловом, какая-то, самая сокровенная, часть его существа будто оцепенела и так и оставалась застывшей. Может быть, это и есть душа? И он убедился, что она у него есть, только когда почувствовал, что она омертвела.

Это случилось после того, как их подразделение пережило обстрел «сталинских органов» – реактивных установок залпового огня, дьявольского оружия русских.

V

Застывшее, остекленевшее безумие сквозило в глазах оберлейтенанта Тегеля, когда он, всем своим видом совершенно игнорируя приближающийся вал взрывов, мерно прохаживаясь, орал перед строем, цитируя целые куски, выдернутые из очередного приказа фюрера.

В любом случае лейтенант Дамм такого словесного поноса себе не позволял. Он предпочитал исполнять прямые обязанности боевого офицера, не забирая хлеб у партийных говорунов-пропагандистов из дивизии. Но Дамм остался по ту сторону высот. Как и все их подразделение. Люстиг, Херминг, Венгер, Шеве… Черт возьми, чем нести эту чушь, он бы лучше перечислил еще раз их имена…

– Всех тех, кто отдаст приказ на отход или будет отходить, независимо от чина и занимаемого положения, ожидает расстрел на месте!..

По логике оберлейтенанта выходило, что намного лучше в мгновение ока превратиться в мешок костей, напичканный осколками русских снарядов, вперемешку с землей и глиной. А, скорее всего, тебя попросту разорвет в клочья, да так, что в лучшем случае похоронная команда из числа штрафников соберет потом твои останки, ноги или туловище, скинет в братскую могилу, которой служит воронка поглубже, и наспех засыплет, вместе с такими обрубками и прочими кусками человеческого мяса, еще недавно бывшего твоими товарищами…

– У меня от этого обстрела в животе все гудит… – вполголоса пробурчал стоявший рядом Фромм. – Взрывная волна в пустом брюхе откликается черт-те как…

– А что ты хотел? – едко отозвался Ранг. – Порцию каши с мясцом? Хватит с тебя и речей нашего доблестного оберлейтенанта Тегеля. Лично я уже сыт ими по горло…

Единственный плюс – из-за канонады оберлейтенант не слышит разговоров в строю. А еще вернее – из-за того, что сам орет во всю мочь. Он только себя и слышит. Насчет дисциплины у него – мозги набекрень.

И опять, в сотый раз, про этот «расстрел на месте». Может, действительно, все эти разговоры про чистки на переднем крае – это правда? Вот и Готлиб Ранг, стрелок, с которым они с Фроммом успели здесь подружиться, утверждает, что так и есть: в подразделениях, находящихся на внешнем заградительном обводе, выявляют и отсеивают всех неблагонадежных, и рядовых, и офицеров. А унтер Хекельберг говорил, что отсюда вывели в тыл инженерную союзническую часть, состоявшую поголовно из финнов и норвежцев, и якобы потому, что оборону Берлина решено доверить исключительно немцам – квинтэссенции арийской расы, лучшим из лучших ее сынов. Потому и «хиви» [5] исчезли из расположения войск, потому и в похоронных командах – одни немцы из полевых штрафных подразделений.

VI

Еще накануне вечером Отто обратил внимание на группу возле блиндажа минометчиков. Нельзя сказать, чтобы в батальоне кормили на убой или солдаты сохраняли в окопах безукоризненный внешний вид, но этих Хаген мог отличить сразу. Все без оружия, на вид – полные доходяги, кожа да кости, с небритыми, грязными физиономиями, в заношенных до дыр шинелях, а кто-то – в таких же кителях, с содранными лычками, шевронами и знаками различия. Дрожа от предутреннего холода, они жались друг к другу, как стадо ободранных овец, понукаемые бесцеремонными окриками и тумаками невысокого, но плотно сбитого унтера.

Тогда, перед восходом солнца, этих парней Хаген выделил сразу. Еще бы, сам в шкуре штрафника провел не один месяц.

И теперь они, с видом обреченных на самые горькие муки, делали свое дело метрах в трехстах впереди, прямо перед носом у противотанкового подразделения, построенного для идейного внушения перед боем. Испытуемые еще с ночи таскали бревна на передний край, для перекрытия блиндажей и огневых точек.

Когда русские начали артобстрел, батальон спешно свернул строительные работы. Командиры принялись готовить свои подразделения к обороне. И только на работу штрафников снаряды ива́нов не возымели совершенно никакого действия. Они находились как раз в эпицентре обстрела, на нешироком перешейке между озером и каналом. Оборонительные траншеи, пулеметные и противотанковые гнезда здесь решено было усилить настолько, насколько это было возможно по времени и имевшимся в наличии материалам. Именно сюда сыпала свои снаряды русская артиллерия.

Один за другим, то реже, то чаще, вверх взметались взрывы. Вот один из них поднял в воздух испытуемого. Будто кто-то дернул его тщедушную фигурку за привязанную к нему ниточку. Он подлетел кверху вместе с тяжеленным бревном, которое крутилось в комьях земли, словно барабанная палочка. Штрафника швырнуло в сторону. Его товарища, помогавшего в паре нести бревно, разорвало сразу, еще на земле.

Циркуляция бревен из-за расположения минометчиков к переднему краю приостановилась, но вот крик унтера, словно бич погонщика, защелкал в воздухе, пересиливая канонаду, и скрюченные, еле удерживающиеся на ногах под тяжестью ноши пары штрафников снова потащились со своим грузом навстречу смерти.

VII

Следующих жертв ждать пришлось недолго. Град осколков и земляных комьев накрыл штрафников у окопов. Один из упавших принялся кататься по земле, истошно крича и корчась от боли.

– Черт, что за мясники… неужели нельзя переждать артобстрел в укрытии? – не выдержав, буркнул Фромм.

Оберлейтенант, словно услышав произнесенную фразу, вдруг прервал свою речь. Все тут же поняли, что внимание его привлекла не фраза Фромма. Он ее попросту не слышал. Но зато он хорошо слышал крики раненого испытуемого на берегу озера.