Этот дым, гулявший повсюду, и запах гари, которым был пропитан воздух, и звуки стрельбы, и стоны раненых в кузове, и вид перебинтованного лейтенанта – все наполняло душу беспросветной, смертной тоской.
Иваны могли в любой момент появиться отовсюду. Может, поджидают приближения отступающих в расположенном по ходу движения лесу. Из-за серо-зеленой полосы деревьев, встававшей впереди, во всю ширину поднималась сплошная завеса дыма. Что там горит так широко, необъятно? Стоило ли вообще стремиться туда, куда стремились выжившие? Может, они двигались навстречу своей смерти. Что ж, очень скоро ответ на этот вопрос, наполнявший сердце Хагена смутной тревогой, будет получен…
Отто вдруг вспомнил про саперов, которые остались в том жутком сосновом лесу вместе с остальными. Что там с Хекельбергом? А Гросс, жив ли он еще или уже раздавлен гусеницами русского танка? Выходит, что он их бросил? Или нет?.. А, впрочем, какая разница… Для них всех совершается то, что должно свершиться, и никто из них ничего не в силах изменить. В силах Отто – постараться отправить на тот свет кого-то из иванов и тем самым попытаться продлить свои дни на этом, пропитанном дымом и гарью, свете…
Отто поправил на груди ремень своего «Маузера-98». Этот покрытый бинтами лейтенант ведет себя так, будто они на учениях. Хотя, возможно, это и была единственно правильная модель поведения в такой ситуации.
При виде солдат, пытавшихся сохранять порядок движения по грунтовке, Отто, впервые за несколько часов, вдруг ощутил некое подобие спокойствия и надежды. А может, им действительно повезет и они сумеют пробиться к своим?
Хотя и это уже были свои, и бронетранспортер пробился к ним чудом. Вообще, Хаген, как и остальные, находившиеся в кузове «Ханомага», не верил тому, что еще жив.
Шольц, собственноручно правя здоровой левой рукой, прискакал к ним на своей лошади, в сопровождении шустрого автоматчика, бежавшего на своих двоих. Этот малый, видимо, исполнял роль ординарца новоиспеченного комбата. Бежал он на редкость быстро, практически не отставая от лошади командира.
Боевой рапорт, по всей форме, лейтенанту сделал гауптвахмистр Пфлюгер. Лейтенант, картинно гарцуя на кобыле, молча выслушал сбивчивый рассказ о пестром составе подразделений, из которых в кузов «Ханомага» набрались пассажиры, и о перипетиях бронетранспортера, проскочившего через территорию, практически контролируемую врагом. С особым вниманием Шольц слушал гауптвахмистра в той части, когда Пфлюгер рассказывал об экипажах трех русских танков. Он дважды переспросил, что и как делали русские и точно ли они были на берегу озера.
В итоге лейтенант Шольц удостоил экипаж Венка одной лаконичной фразой:
– Пусть ваш «Ханомаг» займет место за хвостовой машиной…
Затем, обратившись непосредственно к Пфлюгеру, он произнес:
– Герр гауптвахмистр, вы можете перейти в санитарный автомобиль. В кабине есть место…
– Спасибо, я не ранен, герр лейтенант… – сдержанно, едва ли не резко ответил Пфлюгер, поднося к виску пальцы правой руки.
Таким же сдержанным, но более мягким голосом гауптвахмистр попросил, если это возможно, оказать первую помощь раненым, находящимся в кузове «Ханомага».
Лейтенант молчаливым жестом ответил на воинское приветствие гауптвахмистра и тут же перехватил поводья. Уже правя одной правой свою кобылу обратно к колонне, только кивнул на ходу перебинтованной головой и, сказав что-то коротко и отрывисто своему ординарцу, пришпорил лошадь и почти с места перевел ее на рысь.
– К вам прибудет санитар, герр гауптвахмистр!.. – браво выкрикнул парнишка и, вскинув руку в армейском приветствии, тут же припустил вслед за своим командиром.
Череда деревьев, которую миновала колонна, оказалась не лесом, а посадкой, отграничивающей накатанную грунтовую дорогу, которая была запружена движущейся массой отступавших подразделений вперемешку с многочисленными подводами и техникой.
Дорога, заполненная людьми и техникой, примерно в полукилометре подходила к мосту через канал, обсаженные деревьями берега которого тянулись влево и вправо, насколько хватало глаз.
Головные самоходки из колонны лейтенанта Шольца уже вклинились в этот хаотично движущийся, бурлящий сотнями голосов и криков, ревущих двигателей, клаксонами и ржанием лошадей, как будто ручей, влившийся в мутные воды вспученной паводком реки.
На границе этого слияния, то и дело взметаясь вверх на испуганной ревом двигателей взбрыкивающей передними копытами лошади, гарцевал лейтенант. Срывая голос, он что-то выкрикивал, пытаясь сохранить контроль над неудержимо разваливавшимся порядком его колонны. Но его истошные попытки были тщетны. И пешие, и лошади с телегами втягивались в неимоверно расширившееся русло «грунтовки», которая несла свой паводковый поток к переправе через мост. С противоположного берега хорошо просматривались одно– и двухэтажные жилые дома, плотной застройкой встречавшие бегущие войска.
Справа накатывали оглушительные раскаты канонады. Русские вели артобстрел всего в нескольких километрах выше, к северу вдоль всей линии канала. Снаряды рвались на обоих берегах водной преграды и дальше, прямо в жилых кварталах.
Почти все крайние здания, подступавшие вплотную к противоположному берегу, были разрушены прямыми попаданиями, их стены ярко горели или чадили черными, обугленными остовами. И в глубине кварталов из разбитых, напрочь снесенных черепичных крыш валили клубы черного, сизо-серого, бурого дыма.
Стремительно нарастающий гул орудийной пальбы накатывал и слева. Эти звуки подхлестывали тех, кто запрудил дорогу у моста, пытаясь как можно быстрее втиснуться в узкое горлышко спасительного коридора через русло канала.
Сквозь толчею и пыль, поднятую сотнями подошв, копыт, колес и гусениц, Отто не сразу разглядел траншеи, тянувшиеся вдоль по берегу. Они уходили на север, насколько хватало глаз.
Примерно за сотню метров до того, как поток устремлялся на мост, его вдоль обочин на этом берегу встречали несколько мотоциклов полевой жандармерии. Жандармы предпринимали попытки регулировать движение, стремясь сделать маршевую колонну как можно у́же. Где криками, а где и толчками они оттесняли шагающих от краев ближе к центру, сгоняли с обочины пытавшихся, покинув строй, присесть или остановиться, чтобы передохнуть. Это создавало еще большую толчею и неразбериху.
У самого моста, в оборонительной линии траншеи, была оборудована огневая точка артиллерийского расчета. Длиннющий ствол 75-миллиметровой Pak-40 нависал над обочиной, словно отведенный с дорожного полотна шлагбаум. Хаген успел рассмотреть со штурмового мостика артиллеристов, рассевшихся и улегшихся тут же, как ни в чем не бывало, на ящиках с боеприпасами, ввиду нескончаемой вереницы проходящих и проезжающих мимо.