– Я пойду, – сказал он.
– Иди, – кивнул профессор. – Отцу поклон от меня.
– Спасибо.
Егор вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого по болезни досрочно отпустили с урока, хотя и не поверили ни единому его слову.
Он бросил последний взгляд на Никитина.
Тот смотрел перед собой немигающим и словно неживым взглядом; жесткие, изрезавшие лицо морщины застыли, будто в камне, и весь он создавал впечатление какой-то машины, лишенной души и плоти, но зато снабженной стальным скелетом, нейлоновыми жилами и мощным, ни перед чем не останавливающимся разумом. Он сидел перед Егором воплощением непреклонной воли, тем более жуткой, что у этой воли не было конечной цели, а, стало быть, вся она была устремлена в бесконечность. А там, где начинается бесконечность, начинается страх.
Содрогнувшись от соседства этой мумии, которая уже не смотрела на него, уже потеряла к нему интерес, точно и он был чем-то неодушевленным, вроде бронзового лаптя или занавески на окне, Егор вышел из комнаты и через минуту оказался на улице.
– Господи, спаси и сохрани, – пробормотал он, садясь в машину.
Захлопнув дверцу и для чего-то оглядевшись, Горин достал из кармана листок с адресом, развернул и положил на поперечину руля.
На листке четким почерком было написано следующее: «ул. Ходынская, д. 20, кв. 99».
– Так это в Москве! – воскликнул Егор.
Вот те на! Он-то полагал, что придется ехать за тридевять земель, а тот, кого он так страстно желал увидеть, находится, оказывается, совсем рядом, едва ли не в пределах Садового кольца. А если так, то их встреча состоится очень скоро.
Егор увидел, что пальцы его рук заметно вздрагивают. Что ж, немудрено. Отец. Его отец. Человек, которого он не помнил, но которого тем сильнее мечтал увидеть. В каких-то сорока минутах езды от него.
Фантастика!
Он перевел дух и еще раз взглянул на записку. Прочел адрес внимательнее и заметил то, чего не заметил сразу.
Две девятки. Те самые, которые он разобрал в туманных видениях вокруг профессора Никитина. Видимо, тому эти две девятки были хорошо знакомы, и он не раз посещал квартиру отца.
Но что за люди! Один не признается сыну, где прячется его отец, второй, не видя сына много лет, почему-то не стремится к встрече с ним. Впрочем, чему удивляться? Если он подверг трехлетнего ребенка своим безжалостным опытам, то как он может относиться к нему взрослому? По рассказам Никитина, его отец ради науки готов на все, он буквально одержим своим делом. Есть ли у него интерес к тому, кого он сознательно и планомерно превращал в урода, или… он предпочел бы никогда с ним не встречаться?
А может, мелькнуло в голове Егора, отец ничего о нем не знает? Может, Никитин все это время скрывал свои связи с ним?
Но зачем?
И в таком случае – как встретит его отец?
От подобных мыслей потянуло морозцем, и только сейчас Егор подумал о том, что он совершенно не готов к этой встрече. До сих пор она виделась исключительно в радужных тонах, где взаимные объятия и задушевные разговоры были логичной наградой за долгую разлуку.
Но теперь возникал вопрос: а будут ли объятия?
«Разберемся на месте, – решил Егор. – Во всяком случае, стоит мне на него посмотреть, и я буду знать, как себя вести дальше».
Оставалось понять, что означают железнодорожные рельсы из его видений.
Но это – вторым порядком. Сейчас он должен ехать на Ходынскую.
Отстояв положенное в пробках и обогатившись еще парочкой неутешительных мыслей, Егор вскоре подъехал к дому номер двадцать на Ходынской улице.
Оказалось, это совсем рядом с железнодорожными путями. Проходящие мимо составы монотонно погромыхивали под самым боком дома номер двадцать – красного монолита в десять этажей, и Егор понял, откуда взялись виденные им рельсы.
«Пока все просто, – подумал он. – Посмотрим, что будет дальше».
Он нашел нужный подъезд и поднялся на пятый этаж. Дом был старый, постсталинской постройки, и квартиры здесь были раскинуты привольно, по две на лестничную клетку. Стиль был узнаваем, и Егор подумал, что Никитин и его отец, словно динозавры из мезозоя, имеют схожие привычки и, должно быть, схожую внешность.
Горин позвонил в дверь и принялся ждать, испытывая сложные чувства. На его губах трепетала улыбка, но сам он чувствовал, что она несколько натянута и выражает скорее сомнение, нежели радостное ожидание.
Он перестал улыбаться, и, так как к дверям никто не подходил, позвонил еще раз, уже дольше придавив пуговку звонка.
Тишина.
«Надо было предупредить, – подумал Егор. – Но как я мог предупредить? Никитин не дал телефона».
Вдруг он увидел, что между дверью, обитой истертым дерматином, и косяком есть небольшой зазор. Дверь закрыта не до конца!
Подождав еще немного, Егор осторожно толкнул дверь. Она неожиданно легко отворилась, явив его взору пустой коридор и его собственное отражение в огромном зеркале.
Увидев это отражение в полутемном коридоре, Егор сперва принял его за какого-то человека и застыл на месте, пригвожденный его пристальным взглядом. Сообразив после секундного замешательства, что это он сам смотрит на себя, Егор вошел в прихожую и закрыл дверь.
Висящее напротив зеркало нервировало его, но он не сразу решился пройти в глубь квартиры. Поначалу попытался на слух определить, один он здесь или же поблизости есть кто-то из жильцов.
Но в квартире стояла абсолютная тишина. Только глухо стучали колеса составов, но это лишь подчеркивало царившее в стенах безмолвие.
Егор рискнул и осторожно двинулся дальше, стараясь не смотреть на зеркало, хотя ему все время хотелось в него посмотреться, что было, учитывая обстоятельства, никчемным кокетством и к тому же затягивало время.
Миновав зеркало, Егор заглянул в кухню. И увидел стоящую на столе чашку с недопитым чаем. Потрогал. Чашка была еще теплая. Значит, совсем недавно здесь кто-то был.
Это открытие взволновало Егора. Кто-то был, но сейчас его нет. И дверь не заперта. Словно тот, кто здесь обитал, прямо перед его появлением срочно покинул квартиру. Судя по температуре чашки, не более десяти минут назад.
И куда он девался?
«Он – это отец, – сказал себе Егор. – Мой отец только что был здесь – и пропал. Почему? Кто-то предупредил его о моем приезде, и он бежал, не желая встречаться со мной? Чепуха. Судя по рассказам Никитина, он человек с твердым характером, и подобные выходки вряд ли ему свойственны. Быть может, узнав о приезде сына, он помчался за шампанским? Хм, сомнительно. И потом, от кого он мог узнать? От Никитина? Если бы Никитин хотел предупредить его о моем приезде, он сделал бы это раньше. А кроме Никитина, никто не знал. Или… знал? Что, если кто-то третий узнал о моем визите и этот третий не желал нашей встречи с отцом? Что, если он… похитил отца?»