На следующий день Мари увезли в Париж.
Генерал просил, почти приказывал Андрею ехать вместе с ним, но... Он не полетел. Он просто не смог. Андрей просто не представлял, как будет смотреть в глаза ее матери и какие слова говорить...
Он попросту воспользовался своим статусом пенсионера и уехал совершенно в ином направлении. Сначала в Марсель, к Питону. А еще через несколько часов он уже поднимался на борт самолета, выполнявшего рейс Марсель – Тель-Авив.
Это, наверное, было похоже на бегство. Да, скорее всего это именно оно и было. Первое и единственное в жизни Андрея бегство. Но он точно знал, для чего поступает именно так. Он ехал наказывать самого себя. Одиночеством...
...Кто виноват и в чем секрет,
Что горя нет и счастья нет,
Без поражений нет побед,
И равен счет – удачи нет...
Все проходит, пройдет и это...
Царь Соломон
...Вернувшись из Франции, Андрей снял себе крохотную меблированную квартирку и уединился от всех. Спрятался от всего мира, как моллюск в своей раковине...
Да это и была самая настоящая раковина.
В стране Израиловке все дома строятся на сваях. Ну, то бишь есть в домах, конечно же, и первый этаж, но он технический. Там, как правило, находятся помещения с газовыми баллонами и водяными счетчиками и кладовки, которые здесь называют махсанами. А первым этажом, жилым в смысле, считается то, что у нас принято понимать как этаж второй... «Квартира», которую снял Андрей, была некогда махсаном. Кладовкой без окон, два на три метра, в которую впихнули «санузел» (душевая кабинешка и унитаз) и «кухню» (метровая столешница с мойкой). Ну, и еще пристроили «веранду» из раздвижных пластмассовых жалюзей – полтора на три метра, – где находился двустворчатый шкаф. Шкаф этот, если честно, и был всей мебелью, с которой сдавалась эта «квартира»... Вот такая раковина для рака-отшельника...
Первую неделю Андрей спал на полу, на той тоненькой «пенке», которая была обычной постелью для любого разведчика-диверсанта – она входила в «носимое снаряжение»...
Только... Выбирая себе место для ночевки на голой земле, в горах ли, в джунглях ли, спецназовец все равно выискивает такое место, где есть хоть что-то... Трава, мох, старые прелые сосновые иголки, лежащие на земле многосантиметровым слоем... Да просто яма! Земля, она ведь очень теплая и мягкая на самом деле. Никто и никогда не спал на промерзлом камне! Никто и никогда! Всегда находились места поуютнее. А сейчас... Сейчас, в декабре, и хоть это был и Израиль, но температура была всего-то градусов восемь-девять выше нуля, да при постоянной влажности до 90 процентов – сезон дождей... Вот именно сейчас, в промерзшей отсыревшей «квартире», Андрей расстилал свою старенькую, но такую проверенную «пеночку» на кафельных плитках пола... Он выдержал таких ночевок ровно неделю, до того момента, когда одним утром еле смог разогнуться – его отмороженные на кафеле почки заявили свой категорический протест.
На какой-то рыночной распродаже он приобрел два подержанных, видавших виды дивана – на «веранду» и раскладной в «спальню», – журнальный столик, пару пластиковых стульев и еще какую-то дребедень по мелочи типа кастрюльки, сковородки и ложек-вилок... Пора было налаживать свой быт.
Пора!.. Только не мог он себя заставить. Не хотел. Потому что не знал, не видел теперь в этом никакого смысла.
«...Быт тебе? Удобства? А хренушки с маслом?! Просрал ты свое счастье, капитан! Уже второй раз! Прошлепал! Сначала Кошка [27] , теперь Мари... Не умеешь ты жить среди людей, волчара. А потому и место тебе здесь, в клетке. Живи и мучайся...»
Он истязал самого себя.
В его «доме» было «шаром покати» – ничего, что можно было бы назвать едой. То есть вообще ничего, даже хлеба! Каждый день он покупал бутылку водки, бутылку минеральной воды, пластиковый стаканчик и шел к морю. Благо, что идти было всего-то минут десять – Нетания город совсем небольшой. Там, в самом конце набережной, у него было одно излюбленное место подальше от любопытных глаз – несколько скамеек под навесом. Но было в этом месте одно, по мнению Андрея, большое преимущество перед всеми остальными. Не сама уединенность места, нет... Здесь с высокого обрыва открывался вид на морской горизонт. Здесь его не загораживали кусты и не было ограждений с табличками «Опасно! Крутой обрыв!»... В этом месте была хоть какая-то иллюзия свободы.
...В этом мире я – гость непрошеный,
Отовсюду здесь веет холодом.
Hе потерянный, но заброшенный,
Я один на один с городом.
Среди подлости, и предательства,
И суда, на расправу скорого,
Есть приятное обстоятельство:
Я люблю тебя – это здорово...
Андрей выпивал литровую бутылку поганой, дешевой, вонючей водки, которая больше напоминала крысомор, чем напиток для людей, и возвращался в свою «раковину»...
На следующий день все повторялось с самого сначала...
Так прошла одна неделя.
И Филин почувствовал, что опустошен. Полностью! До самого дна своей зачерствевшей души. Он целыми днями бродил по городу и смотрел в незнакомые лица. Он искал... Искал хоть кого-то, с кем можно было бы поделиться своей болью. Но... «свободные уши» не находились, и Андрей шел в захолустный магазинчик на рынке за очередной бутылкой – только она, безмолвная, умела выслушать его слова. Только она, водка, была теперь его неизменной подругой.
...Я навеки останусь, видимо,
В этих списках, пропавших без вести,
На фронтах той войны невидимой
Одаренности с бесполезностью.
Всюду принципы невмешательства,
Вместо золота плавят олово,
Hо есть приятное обстоятельство:
Я люблю тебя – это здорово...
Он напивался до полного исступления, а вернувшись домой, странное дело, подолгу не мог заснуть тяжелым водочным сном.
Он разговаривал... Иногда даже смеялся, каркая охрипшим, простуженным голосом и даже, правда совсем редко, пел песни. Ведь... дома его ждала Мари... Она такая строгая теперь, приказывала почистить зубы, побриться, сходить в душ. Она молча выслушивала весь тот бред, который он нес, а потом ложилась рядом с ним. Она гладила его бритую наголо голову, вытирала ладошкой его обжигающе горячие слезы и... баюкала Андрея, как ребенка, напевая какую-то колыбельную песню.
И все нашептывала ему на ухо, что больше не надо ходить к обрыву. Что больше не надо думать о том, что полет его с двадцатипятиметровой высоты будет похож на полет птицы. Она раз за разом убеждала его, что и Филин, и Кондор – это всего лишь его, Андрея, имена. И он никогда не сумеет полететь так же красиво, как эти большие птицы, потому что бог не дал ему крыльев...