— Вот я и надеюсь, что это убедит его. Он ни за что не поверит, что я по доброй воле отдался в его руки.
— Не слишком тугой узел?
— Если и слишком, это все равно не важно. Главное, чтобы он выглядел самым настоящим. Затяните его так, чтобы казалось, будто живой человек не вынесет такого обращения и выдаст себя, потому что будет не в силах стерпеть боль. Нужно сделать так, чтобы он поверил, что я мертв.
— Вы вполне можете по-настоящему помереть еще до его прихода. Декер, мне просто страшно смотреть на этот пластиковый мешок.
— Для этого он и предназначен. Ему такое зрелище должно доставить удовольствие. Надеюсь, что это сделает картину завершенной. А теперь раскрасьте меня. И поживее.
Чтобы имитировать кровь, Декер воспользовался рецептом, который когда-то дал ему один знакомый судебно-медицинский эксперт: смешат бесцветный кукурузный сироп с красным пищевым красителем.
— Сделайте так, чтобы казалось, будто они по-настоящему отвели душу, избивая меня, — распорядился Декер.
— Так. Это они расквасили вам губы. И сломали челюсть, — сообщил Эсперанса, размазывая густую массу.
— Живее. Мы должны быть на месте не позднее чем через пятнадцать минут.
Эсперанса поспешно завязал пластиковый мешок вокруг шеи Декера. Теперь он уже не спорил и ничего не предлагал, а лишь негромко молился по-испански, глядя, как Декер сделал глубокий вдох, отчего пластик облепил его лицо, закрыв рот и ноздри. В ту же секунду Эсперанса проткнул крохотную дырочку в пластике и вставил Декеру в рот короткий кусочек соломинки для питья. Декер зажал его зубами и получил возможность дышать, не нарушая вакуум, создавшийся в мешке.
— Боже мой! Декер, ну как? У вас есть хоть немного воздуха?
Декер чуть заметно кивнул.
— С этим мешком, облепившим ваше лицо, вы выглядите как самый натуральный труп.
Вот и отлично, думал Декер, лежа в жидкой грязи за торговым павильоном и слушая, как дождь барабанит по пластику.
Ничтожного количества воздуха, проходившего через соломинку, должно было хватить для поддержания жизни при условии, если он будет дышать очень неглубоко, медленно и ровно. Но с каждым чуть заметным вдохом в нем нарастала паника, пытавшаяся найти брешь в его воле. С каждым чуть заметным выдохом его сердце пыталось биться сильнее и чаще, требуя больше кислорода. Веревка, которой мешок был завязан вокруг его шеи, была натянута так, что врезалась в кожу; Декер настоял и на этом, требуя максимального правдоподобия. Все, абсолютно все должно было выглядеть натуральным. И даже на ощупь его можно было принять за мертвеца — холодный дождь должен был понизить температуру кожи Декера; таким на ощупь мог бы быть свежий, только что начавший остывать труп. Если МакКиттрик хоть на мгновение усомнится в том, что Декер мертв, он всадит ему пулю в голову и тем самым покончит со всеми своими опасениями.
Опасность состояла в том, что МакКиттрик мог выстрелить в него и просто для собственного удовольствия, но Декер рассчитывал, что при виде его изуродованного лица МакКиттрик будет удовлетворен и решит, что в дальнейшем насилии необходимости уже нет. Если бы МакКиттрик вздумал пощупать пульс на запястьях Декера, то не нашел бы его, поскольку туго затянутые веревки пережали сосуды, почти полностью перекрыв движение крови. Он мог попробовать прощупать пульс на шее Декера, но для этого МакКиттрику пришлось бы развязать веревку, стягивавшую пластиковый мешок, который снаружи казался перемазанным еще не свернувшейся кровью. Оставалась возможность приложить ладонь к ребрам и прощупать сердцебиение, но это тоже было маловероятно, потому что он лежал на левом боку и, чтобы дотянуться до ребер в районе сердца, МакКиттрику потребовалось бы перевернуть труп и испачкать руку в жидкой грязи, которой Декер был перемазан с головы до пят.
И все равно риск очень велик. «Безумие, — несколько раз повторил ему Эсперанса. — Вы же погубите себя». Но разве был у него выбор? Если передача денег не произойдет точно так, как того требовал МакКиттрик, если на условленном месте не окажется трупа Декера, как это обещал Ник Джордано, МакКиттрик может что-то заподозрить и даже не взять деньги, опасаясь каких-нибудь неприятных сюрпризов. Но именно деньги были основой плана Декера — деньги и радиомаяк, который он спрятал среди них. Если МакКиттрик не возьмет деньги, у Декера не будет никакого шанса проследовать за ним туда, где он держал в плену Бет. Как Декер ни ломал голову над планом действий, выходило одно и то же: МакКиттрик должен найти его труп.
— Неужели вы настолько любите Бет? — спросил Эсперанса перед тем, как завязать полиэтиленовый пакет на голове Декера. — Даже готовы ради нее жизнью пожертвовать?
— Ради нее я пойду хоть к чертям в ад.
— Чтобы узнать правду о ее чувствах к вам? — Эсперанса как-то странно взглянул на него. — Это уже не любовь. Это скорее оскорбленная гордость.
— Это надежда. Если я не могу доверять любви, то ничего уже не имеет значения. Суньте эту соломинку мне в рот. И завяжите мешок.
— Декер, вы самый замечательный человек, которого я когда-либо встречал.
— Нет, я просто дурак.
Сейчас, лежа в луже, вбирая в себя через трубочку крохотные порции воздуха, подавляя панику, собрав в кулак всю свою волю и дисциплину, Декер боролся против искушения пересмотреть заново все свои действия в течение последних часов. Его легкие протестовали против нехватки воздуха и требовали, чтобы он сделал глубокий вдох, а он думал. Возможно, у него имелся другой путь. Неужели за всеми его поступками скрывалось стремление продемонстрировать Бет, насколько далеко он готов зайти, чтобы показать, как сильно он ее любит?
Ему было совершенно необходимо отвлечься, и он стал вспоминать, как в первый раз увидел ее два месяца назад... Неужели это произошло так недавно? Ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность... Да, это случилось в вестибюле фирмы по торговле недвижимостью. Как она повернулась к нему, как его сердце сразу же сбилось с ритма. Никогда еще за всю свою жизнь он не испытывал такого мгновенного и сильного влечения. Она живо возникла перед его мысленным взором — ее пышные темно-рыжие волосы, в которых так ярко сверкали отблески солнца, ее загорелая кожа, дышащая здоровьем, ее спортивная фигура, заставлявшая ее порой стесняться очертаний собственной груди и бедер. Он был очарован ее изящным подбородком, ее высокими скулами, ее лбом, достойным внимания скульптора. Он вспомнил, как шагнул к ней, и внезапно воображение перенесло его в тот вечер, когда они впервые занимались любовью, когда ее серовато-голубые глаза и чувственные губы оказались так близко, что представали в его глазах пятнами с размытыми очертаниями. Он поцеловал ее шею, провел языком по коже, почувствовав вкус соли, солнца и еще чего-то, служившего фоном для всего остального. Он обонял ее духи с оттенком мускуса. А когда он вошел в нее, ему показалось, будто на протяжении всей своей жизни, он был лишь половиной человека, а теперь сделался целым, и не только физически, но и эмоционально, духовно, что он обрел неведомое доселе благополучие, получил наконец благословение в виде ясной цели — строить жизнь вместе с нею, делить радость и горе пополам и быть двуединым духом и плотью.