И внезапно сон изменился. Эякуляция вырвалась из него с ошеломляющим звуком выстрела кольта сорок пятого калибра, и он проснулся, пытаясь встать — как ребенок, который чувствует, что днями, неделями в его доме происходит что-то дурное, и спит с постоянно напряженными нервами, вываливается из своей спальни и бежит по лестнице вниз к кабинету отца и прежде, чем его мать кидается к нему, стараясь не допустить в комнату, он фокусирует свой взгляд и смотрит в приоткрытую дверь. Кровь. Сколько крови! И тело отца на деревянном полу кабинета — левая часть головы замотана полотенцем, чтобы свести к минимуму выброс крови из входного пулевого отверстия, хотя выходное делает применение полотенца совершенно бесполезным — словно омерзительная куча тряпья.
Чувствуя, как слезы льются по щекам, Сэвэдж закричал, с удивлением услышав голос маленького мальчика, которому совершенно не подходили вырывающиеся из него слова: “Ты — сволочь, ты пообещал, что больше никогда-никогда от меня не уйдешь. Будь ты проклят!”
И удар матери по лицу.
На какое-то мгновение Сэвэдж забыл, что находится не около отцовского кабинета и не разглядывает поджидающий его кошмар. В следующую секунду он решил, что видит элегантный номер на Французской Ривьере, где Джойс Стоун соблазнила бриллиантового вора. И в полном смятении он рассмотрел Акиру, сидевшего в углу филадельфийского номера, откладывающего журнал, затем поднимающегося, бросающего взгляд в сторону запертой двери спальни и двигающегося к нему.
— Сон не принес тебе отдыха. Мне очень жаль.
Сэвэдж протер глаза.
— А ты думал, что он мог быть отдохновенным, если Рэйчел меня трахнула?
— Я ничего не думал, — Акира присел рядом. — Она попросила меня понаблюдать за коридором. Сказала, что у вас с ней личный разговор.
— Да уж личнее некуда, можешь не сомневаться.
— Детали меня не интересуют.
— А зачем они тебе? Раз она уже все и так рассказала.
— Ничего она не говорила. Только попросила вернуться из коридора, и все. Затем прошла в свою спальню. Насколько я знаю — сейчас она спит.
— Ей повезло больше, чем мне.
— Меня совершенно не касается то, что между вами произошло. Ты вел себя безукоризненно.
— Ну да, ну еще бы.
— Ясно, что ты страшно нравишься нашему принципалу. И — если будет позволено мне сказать — она нравится тебе.
— А ночное происшествие является доказательством того, что этого быть не должно.
— В обычных обстоятельствах — да, — сказал Акира. — Но у нас сейчас обстоятельства навряд ли можно назвать обычными. Ты относишься к себе чересчур самокритично… Ты запуган и…
— Это не оправдание моему поведению. Ты ведь тоже чувствуешь страх, но держишь себя в руках.
— Моя культура предписывает скрывать отчаяние, и столько лет меня этому учили, что… Позволь кое-что тебе рассказать, — Акира на мгновение умолк. — Во время Великой Восточноазиатской войны мой отец служил в авиации. Был пилотом.
Сэвэджа смутило незнакомое название.
— Вы так называете Вторую мировую войну, — пояснил Акира. — После капитуляции моей страны отец вернулся домой и увидел, что как такового дома больше не существует. Его город назывался Хиросимой. Родители, жена, двое детей были уничтожены атомной бомбой, сброшенной вашей страной. Годами он горевал, не в силах примириться с потерей. Единственной отрадой для него было восстановление Японии, в котором он принял посильное участие. Великолепный механик, он переделывал военные самолеты для гражданских нужд и вскоре достиг финансовых успехов. Потом снова женился. Я оказался единственным, кто родился от этого союза, потому что моя мать — его вторая жена — оказывается, во время взрыва атомной бомбы находилась рядом с Хиросимой. Ее левая рука была вся покрыта шрамами от лучевых поражений, и в скором времени от последствий радиации она умерла. Костный рак. Горе отца было просто невыносимым. Он смог выжить только благодаря тому, что всю оставшуюся жизнь посвятил мне.
Акира на секунду прикрыл глаза.
— Япония столь часто подвергалась разрушительным ударам тайфунов, приливных волн, землетрясений, что фатализм стал общенациональной чертой характера, а безопасность — общенациональной одержимостью. Отец сказал мне, что уж коли нам не дано контролировать бедствия, обрушивающиеся на наши головы и крыши нашей многострадальной родины, то по крайней мере мы можем контролировать достоинство и порядок, с которыми должны принимать все эти бедствия. Поэтому он отослал меня в распоряжение самого требовательного сэнсея в самую лучшую додзе, которую только мог отыскать. Я выучился дзю-до, айкидо, различным типам каратэ и, разумеется, обращению с мечом. Через некоторое время я решил употребить знания в ответ на нападки враждебной вселенной и стать защитником, хотя и узнал, что даже тренировки и достоинство невозможно противопоставить судьбе и что абсолютной защиты не существует. Моего отца, например, сбила машина, и он умер от ран. А ведь он всего лишь переходил улицу.
— Мне очень жаль, — произнес Сэвэдж. — Твоя семья пострадала больше, чем она того заслужила. Я начинаю понимать, почему ты так редко улыбаешься и почему даже в эти случайные мгновения твои глаза остаются печальными.
— Мой сэнсей называл меня “человек без капли радости”, — Акира пожал плечами. — Но несчастья, выпавшие на долю моей семьи, — лишь одна из причин тому, что я редко улыбаюсь. Как-нибудь объясню и остальные. Но на данный момент я приоткрыл тебе частицу своего “я” лишь для того, чтобы показать, что точно так же, как и ты, я — напуган. То, что произошло с нашей памятью, заставляет меня ежесекундно спрашивать себя о том, кто я такой на самом деле. Ведь, возможно, во всем моем рассказе нет ни капли правды. И подобная возможность не просто пугает меня: она меня ярит. Неужели я горевал по отцу, матери и предкам, которых вовсе не существовало? Я должен это выяснить.
— Верно, — согласился Сэвэдж. — Я тоже хочу узнать, что из того, что сделало меня тем, чем я стал, произошло на самом деле.
— Предположим, это невозможно.
— Значит, должно стать возможным.
— Но как?..
— Завтра едем в Балтимору. Там живет кое-кто, кого я обязан повидать. Объяснить пока не могу. Не заставляй меня сейчас об этом говорить.
— Но ты сказал “едем”, — голос Рэйчел раздался совершенно неожиданно. — Означает ли это, что ты снова готов нам поверить?
Сэвэдж повернулся к ней: Рэйчел стояла в проеме двери, ведущей в спальню. На ней была голубая ночная рубашка, облеплявшая груди. Его тело отозвалось на воспоминание о том, как они занимались любовью. И, несмотря на то, что выглядела Рэйчел так же, как и Сэвэдж, — то есть, что сон ее тоже был не раз потревожен, — все-таки она была прекрасна.
— Давайте лучше скажем это таким вот образом, — примирительно поднял он руки. — Я очень хочу вам доверять.