Доверительность момента нарушил треск пулеметных очередей. Малоун повернулся к двери. Стрельба опять раздавалась из-за монастыря.

— Это вас не беспокоит? — спросил он.

— Меня больше беспокоит, когда наступают слишком долгие паузы, — ответила Сиена. — Я жила на Манхэттене и привыкла к тому, что автомобили шумят за окном даже ночью. А когда изредка наступало затишье, мне начинало казаться, что что-то не так.

— Ну, этот солярий — точно не Манхэттен.

6

Малоун принес стул, стоявший до этого в углу, и поставил его на свет. Стул был деревянный, с прорезями в спинке.

— Похоже, на этом сидеть вам будет не очень удобно. Пожалуй, нужно принести диванную подушку из…

— За меня не переживайте, — сказала Сиена, но, когда она опустилась на стул, стало видно, что ей и впрямь неудобно. — Что я должна делать?

— Делать? Ровным счетом ничего. Просто сидите.

— Но как сидеть? Голову склонить влево или вправо? Глаза поднять или опустить?

— Ведите себя естественно. — Малоун взял большой альбом для эскизов и коробку с угольными карандашами. — Я сейчас буду делать лишь предварительные наброски.

— Не возражаете, если я встану?

— Не возражаю, если только вы не будете отворачивать от меня лицо.

Карандаш стал летать по листу бумаги.

Сиена, казалось, почувствовала себя еще более неловко.

— Фотографы ненавидели, когда я стояла неподвижно. Мне постоянно приходилось двигаться, иногда под рок-музыку. Когда пленка в одной камере заканчивалась, фотограф отдавал ее ассистенту и тут же хватал другую, чтобы не пропустить удачный ракурс. На меня часто направляли вентилятор, чтобы, когда я двигаюсь, мои волосы развевались. В других случаях просили, чтобы я растрепала волосы руками.

Карандаш Малоуна остановился.

— В чем дело? — спросила Сиена.

— А мне нужно, чтобы вы оставались неподвижной. Не как статуя, конечно, но танцевать ни к чему. Мне нужно добиться максимального портретного сходства.

— Но хотя бы разговаривать мне можно? Фотографы, кстати, ненавидели, когда я разговаривала.

— Пожалуйста. Говорить можно сколько угодно.

Малоун сделал еще несколько штрихов, а затем вырвал лист из альбома и положил его на стол.

— Что, этот рисунок не получился? Я слишком много двигалась?

— Нет, все в полном порядке. — Малоун принялся рисовать на чистом листе. — Это всего лишь набросок. Прежде чем приступить к настоящей работе, я сделаю сотни таких.

— Сотни?

— Да, чтобы почувствовать ваше лицо.

— Фотографы, с которыми я работала, иногда делали сотни снимков за сеанс.

— Ну, нам с вами потребуется времени побольше.

Сиена удивленно вскинула брови. Выражение ее лица получилось прекрасным.

— Отлично! — обрадовался Малоун.

7

— Мадам, вы будете обедать?

Малоун повернул голову и увидел в дверях прислугу — женщину в фартуке.

— Так рано? — растерянно спросил он.

— Уже почти два часа, месье.

Растерянность Малоуна сменилась изумлением, когда он взглянул на стол и увидел там целый ворох листов с эскизами.

— Господи, — обратился он к Сиене, — вы, наверное, измучены!

Женщина уже сидела на стуле.

— Да, устала немного, — призналась она, — но вы были настолько погружены в работу, что я не посмела вас отвлечь. Кроме того, мне и самой было интересно.

Следом за этим она поблагодарила служанку, и та удалилась.

— Интересно? — Малоун двинулся следом за Сиеной на террасу. — Интересно смотреть, как я рисую?

— Нет, разговаривать с вами.

Малоун попытался вспомнить, о чем они говорили, но не сумел. Все это время он был слишком занят, во-первых, рисованием, а во-вторых, тем, что время от времени поглядывал в сторону вертолетной площадки и монастыря.

— Я уже давно ни с кем не говорила так долго. — Сиена села за стол и сказала слуге: — Мне только салат и чай со льдом.

Малоун заказал то же самое.

— Охотно верю, ведь ваш муж так занят.

Сиена не ответила, но что-то в ее глазах сказало ему, что даже когда они с Белласаром были вместе, они не разговаривали.

— Вы никогда не видели своего отца?

Вопрос застал Малоуна врасплох. Ему понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить, о чем они не договорили, находясь в солярии.

— Если не хотите, можете не отвечать, — извиняющимся тоном проговорила Сиена. — Вопрос действительно очень личный.

— Да нет, все в порядке. Я не прочь рассказать вам об этом. Дело в том, что моя мать была пьяницей. — Малоун пытался говорить будничным тоном, но у него не получалось. Голос предательски дрожал. — У нее один за другим менялись мужчины, и каждого я должен был называть папой. Правда, я никогда этого не делал.

— Когда мы были в конюшне, вы, по-моему, упомянули, что у вас был дедушка?

— Да, отец матери. Когда мать не таскала меня из штата в штат следом за своим очередным любовником, он брал меня к себе на ферму. Очень много времени мне приходилось проводить одному. Вот тогда я и начал рисовать.

— Верно говорят, нет худа без добра.

Казалось, Сиена хотела убедить в правильности этой сентенции саму себя.

— Прекрасно! — проговорил Белласар, выходя из солярия и приближаясь к ним. — Значит, вы все-таки начали.

Сиена сразу же напряглась.

— Вы видели наброски? — спросил Малоун.

— Они весьма многообещающи, — ответил Белласар, — и каждый из них мог бы стать основой для великолепного портрета.

— Вряд ли это случится. Мне предстоит еще долгий путь.

— Но бывает, что первые впечатления — самые верные. Если долго думать, можно перемудрить.

— Вы правы.

— Я рад, что вы разделяете мое мнение. Необязательно превращать любую задачу в подвиг и надолго затягивать ее выполнение. Моя супруга — необыкновенно красивая женщина, а вам нужно лишь запечатлеть ее красоту на холсте.

— Но она красива не только внешне. Ее красота имеет сотню проявлений, — ответил Малоун. — Но, поскольку я не буду писать сто портретов, мне нужно найти способ передать их все в одном, наилучшим образом отразить ее природу.

Сиена опустила глаза и стала смотреть на свои руки.

— Прости нас, дорогая, — сказал Белласар.

— За что?

— За то, что мы обсуждаем тебя так, словно тебя тут нет. Позирование тебя не утомило?