– Возможно, они ему нужны, дядя Лэрри, – сказала она, подумав, что у незнакомца могут быть проблемы с глазами, которые объясняли бы его бледность. – Так чем я могу вам помочь?
Мужчина по-прежнему молчал, но после небольшого колебания снял очки.
При виде его глаз Джесса поняла, почему он их носил – должно быть, каждый умолк бы на полуслове, посмотрев в эти глаза. И с ней бы случилось такое, если бы она уже не окончила фразу. Пронизывающие голубые глаза делали просто интересное лицо абсолютно незабываемым. Дело было не только в их цвете – казалось, эти глаза видят больше, чем доступно кому бы то ни было, и многое из того, что он видит, ему не нравится.
Джесса постаралась взять себя в руки – обычно она не пускалась в размышления о незнакомых людях. Но он внимательно смотрел на нее, и это вызывало в ней странное чувство. Можно было подумать, что это всего лишь реакция на привлекательного мужчину, но это было нечто большее.
– Могу я чем-то вам помочь? – быстро повторила Джесса, как будто хотела поскорее избавиться от причудливого эффекта, чем получить ответ.
Казалось, посетитель слегка расслабился.
– Помочь вам, – ответил он, покачав головой.
Джесса недоуменно моргнула:
– Помочь мне?
Он кивнул в сторону предвыборного плаката в окне офиса – единственного указания на то, что она – хозяйка магазина. Ей не хотелось напоминать о том, что большинство людей в городе знало и так.
– Сделать, чтобы это получилось, – сказал мужчина.
Джесса не знала, была ли причина в экономии слов или уверенном тоне, но она чувствовала, что он не сомневается в способности выполнить это обещание.
Но почему мрачный, почти зловещий незнакомец должен это делать?
Она не узнала его.
Другого Сент-Джон и не ожидал, но все же не удивился бы, если бы она каким-то образом это сделала. Это чувство предупредило его о необходимости оставаться настороже в городе, пробуждающем давние воспоминания.
Но Сент-Джон узнал ее сразу. Она не сильно изменилась, хотя прошло двадцать лет с тех пор, как он в последний раз видел ее, и тогда ей было всего десять. У нее были те же светлые, солнечного оттенка волосы, которые в детстве завивались на затылке, а теперь были коротко подстрижены, что ей очень шло. Это делало ее шею еще более стройной и обнажало хрупкий затылок, вызывая у мужчины желание…
Сент-Джон резко оборвал нелепую мысль. Эту дорогу он не мог даже искать на карте, не говоря уже о том, чтобы путешествовать по ней. Ведь перед ним стояла Джесса – девушка, которая была ему почти сестрой.
Но Сент-Джон был не в силах оторвать взгляд от этих больших прекрасных глаз цвета реки и почти таких же изменчивых – зеленых при одном освещении и карих при другом. В них по-прежнему светились ум и доброта, которые удержали над водой голову тонущего мальчика. Тогда он доверял ей, как никому другому, и она никогда не подводила его. Сент-Джону не казалось странным, что он доверял девочке почти на пять лет моложе его и чувствовал благодарность, что может доверять хоть кому-то.
У него невольно сжалось горло. Вызывало беспокойство сознание, что он способен чувствовать… что бы то ни было. Сент-Джон считал себя неуязвимым даже для самых тяжелых воспоминаний, такую плотную и высокую стену он воздвиг вокруг них.
Нужно сделать ее еще выше и плотнее, подумал Сент-Джон. Строить эту стену было невероятно сложно, но добавить кирпичи не составит труда – это не отвлекло бы его от цели, ради которой он сюда приехал.
– Странно.
Это пробормотал мужчина, прислонившийся к дверному косяку позади Джессы. Сент-Джон бросил на него взгляд – он заметил его, как замечал все, в тот момент, когда увидел движение в офисе за магазином. Но теперь Сент-Джон узнал его: это был дядя Джессы – часто нелепый, но неожиданно проницательный дядя Лэрри. Он поседел и отяжелел, но искорки еще поблескивали в золотисто-зеленых глазах – глазах Джессы, – а улыбка по-прежнему была такой обреченной, что заставляла задуматься о том, что он видит и не относится ли его взгляд к иному миру.
Сент-Джон снова оборвал свои мысли – на такую чепуху у него не было времени, не говоря уже о желании. От гнева на себя его голос стал более хриплым, чем обычно.
– Не пойдет, – сказал он, указывая на скромный плакат в окне офиса.
Джесса слегка отпрянула, и Сент-Джон напомнил себе, что это не «Редстоун», где все привыкли к его стилю и мирились с ним, потому что он делал свою работу и облегчал их существование. Но за пределами фирмы это озадачивало людей.
Кроме Лэрри. Сент-Джон ощущал на себе взгляд старика. Он не был уверен в его чувствах, но это не была озадаченность.
«И не твоя проблема», – сказал он себе.
– Что не пойдет? – спросила Джесса.
– Плакат. Не кампания.
Она нахмурилась:
– Знаю. Я только начала.
Джесса без труда понимала его, заметил Сент-Джон. Но она была смышленой и разумной не по годам. Это он хорошо помнил.
– Начинайте правильно, – сказал он.
– Кто вы – один из этих макиавеллиевских [2] типов, стоящих за троном? Потому что в спичрайтеры вы не годитесь.
Иногда его сравнивали с Макиавелли. Но на сей раз это его не позабавило.
И тогда Лэрри пошевелился, словно приняв решение. Он обратился к Джессе, не сводя глаз с Сент-Джона.
– Я пойду по своим делам, малышка.
Сент-Джон слышал Лэрри, в свою очередь не отрывая взгляд от Джессы, и видел, как она кивнула. Что бы Джесса ни чувствовала, она не боялась его. Он отметил это с некоторым интересом, так как его боялась добрая половина «Редстоуна». Сент-Джон знал это, знал, что был частью легенды «Редстоуна» и что сотрудники ломают головы над тем, как и когда он встретился с Джошем и почему он такой, какой есть. Сент-Джон даже знал о пари, которое они однажды заключили. Только самые храбрые отважились в нем участвовать, потому что задача была непосильная – надо было рассмешить его.
Это не удалось никому. Поэтому Сент-Джон объявил себя победителем, потребовал выигрыш, и учрежденная Джошем стипендия летной школе стала чуть выше.
Конечно, Джесса не знала, кто он, не знала, что многие серьезные люди остерегаются его и что ей следует делать то же самое.
Не знала она и того, что почти заставила его усмехнуться, что много лет ни у кого не получалось.
– Я загляну к твоей матери по дороге, – добавил Лэрри.
– Спасибо, дядя Лэрри. У нее была трудная неделя.
Сент-Джон помнил Наоми Хилл, помнил ее мягкость по отношению к людям, доброту к нему, помнил, как она обожала мужа и дочь, следя при этом, чтобы они не свернули с правильного пути. Тогда он впервые осознал, что мягкость не всегда означает слабость – открытие, которое выставляло его собственную мать в весьма печальном свете.