— Все-таки ты возбудился?
Естественно, я возбудился. Я был очень привязан к жене — она была моим идеалом, и я говорил ей это много раз.
— Тогда почему мы не можем завести ребенка, Джек? — спрашивала Мелисса.
Доктора звали Киммел. Он был худощавый, атлетически сложенный и выглядел въедливым. Когда мы наконец расположились в его кабинете, чтобы взглянуть на анализы, он подтвердил то, о чем Мелисса уже догадалась. Виноват был я.
— Представим это таким образом, — сказал доктор, слегка повернувшись на своем табурете в мою сторону, но не совсем лицом ко мне. — Вообразите, что вы пулеметчик, но не слишком хороший. Точнее, паршивый. Худший во всей армии.
Киммел сделал паузу.
— Поэтому я стреляю холостыми, — отозвался я. — Благодарю за комплимент.
Я почувствовал, как взгляд Мелиссы скользнул по моему профилю.
— Конечно, есть альтернатива, — продолжал Киммел. — В наш век больше не существует мужского бесплодия. Мы можем изолировать сперматозоиды. — Он рассказал про соответствующие процедуры, лекарства, оплодотворение в пробирке.
Мы преисполнились надеждой и попробовали все одно за другим. У Мелиссы было три выкидыша. Наш брак превратился в разочарование. Мы ели в молчании и проводили часы в одной комнате, не глядя друг на друга. Мелисса втайне порицала меня, а я — ее. Но ее эмоции чаще вырывались наружу. Иногда она смотрела на меня, словно оценивая мою мужественность и характер, а я срывался и говорил нечто саркастическое и жестокое, о чем сразу же сожалел. Однажды я предположил, что если бы мы не старались так усердно и не делали миссией всей нашей жизни завести ребенка, то, возможно, снова были бы счастливы. После этого Мелисса не разговаривала со мной несколько недель. Я боялся, что она может оставить меня.
Наконец, Мелисса сказала:
— Давай усыновим ребенка.
Мы не обсуждали это. Я доверял ее суждению. Облака, годами омрачавшие нашу жизнь, рассеялись, и солнце засияло вновь.
В агентстве Джули Перала объяснила нам, что существуют три рода усыновления: международное, закрытое и открытое. Мы выбрали открытое. Но были разные уровни открытости — от встречи с биологической матерью (наше предпочтение) до договора о последующем посещении ребенка с ней и ее семьей.
Биологической матерью была пятнадцатилетняя девчонка по имени Бриттани — бледная, веснушчатая и слегка толстоватая даже до беременности. Каждым вторым ее словом было «вроде бы» — например, «я вроде бы прибавляю в весе» или «вроде бы скверно, когда по утрам тошнит». Причина, по которой она выбрала нас, заключалась в том, что мы были молодыми, бездетными и выглядели «спокойными» и «спортивными». Мы смотрели сквозь пальцы на дерзость Бриттани. Она знала, что нужно Мелиссе, которую считала бесплодной и потому говорила с ней свысока. Однажды, когда Мелисса вышла из комнаты, я склонился к Бриттани и сказал:
— Это не она, а я.
Впрочем, говоря откровенно, в нашем необъяснимом бесплодии, по всей вероятности, были виноваты мы оба. Но я не говорил это Бриттани.
К условиям, касающимся усыновления, мы оба были чувствительны — особенно Мелисса. Часто небрежно употребленное слово могло глубоко ранить. Например, Бриттани была биологической, а не «настоящей» или «природной» матерью. Мать Энджелины — Мелисса. Точка. Бриттани не «отдала своего ребенка для усыновления» — она поместила его к приемным родителям. Людям свойствен инстинкт совать нос в чужие дела. Я старался не злиться, когда они спрашивали: «Откуда у нее эти черные глаза?» (у меня глаза голубые, а у Мелиссы — зеленые) или «Какие у нее густые и темные волосы!» (мои рыжевато-каштановые, а у Мелиссы — русые). Мы научились отвечать неопределенно: «Это было в семье». Мы не лгали — просто не говорили, в чьей семье.
Конечно, мы могли бы задать побольше вопросов о биологическом отце. Но нас заверили в агентстве, и мы поняли из разговоров Мелиссы с Бриттани, что юноша более не фигурирует на сцене. Бриттани даже называла его не иначе как «поставщик спермы» и говорила, что он игнорирует ее звонки. Она никогда не упоминала, что он уехал из страны, что привело нас к мысли, будто она просто не знает, где он. Бриттани сказала Мелиссе, что он ничего для нее не значит. Она была пьяна, и все произошло на заднем сиденье его машины.
Энджелине исполнилось девять месяцев. Она была здоровой, веселой, любящей, научилась говорить «па» и «ма» и привязалась к нашему старому черному лабрадору Харри — последнему реликту моей холостяцкой жизни, который стал спать под колыбелькой, охраняя девочку. Все было в порядке.
И все рухнуло в один миг.
Есть некая красота в чистой рутине, иначе я не уверен, чтобы мы смогли пережить этот вечер, когда я наконец вернулся домой.
Я уверен, что мы ели.
Возможно, мы смотрели телевизор.
Я помню, что играл с Энджелиной на полу. Она любила фермерский набор «Фишер-Прайс». Энджелина забирала всех животных, фермера и его жену, а я был только коровой. Зверинец Энджелины проводил все время, говоря корове, что делать. Корова проводила все его (ее?) время, пытаясь рассмешить Энджелину. Но мое сердце в этом не участвовало.
Я также помню бессвязную дискуссию с Мелиссой на тему «Они никогда не заберут ее». В середине разговора Мелисса отошла к телефону в кухне и положила трубку на рычаг, проверяя, нет ли новых сообщений. Я видел, как расширились ее глаза, скривился рот, а рука нажала кнопку воспроизведения звука.
Голос был мужской, зрелый и сочувствующий.
— Джек и Мелисса, мне очень не хотелось звонить вам. Это судья Джон Морленд. Вы знаете, почему я звоню, и поверьте, это также трудно для меня, как и для вас. Никто не ожидает оказаться в подобной ситуации. Я глубоко об этом сожалею. Но надеюсь, вы поймете и ситуацию, в которую попала моя семья. Энджелина — наша первая внучка и ребенок моего сына. Уверен, что вы проверяете сообщения, хотя не берете трубку. Мы будем у вас дома завтра в одиннадцать утра. Не беспокойтесь — мы приедем просто познакомиться и поговорить с вами. Нет причин волноваться и паниковать. Это будет разговор взрослых людей, которые оказались в трудном положении не по своей вине.
Мелисса и я обменялись взглядами. Я видел, как на ее лице отразилось облегчение, а плечи расслабились.
— Шериф округа осведомлен о моем завтрашнем визите, — продолжал судья. — Сожалею, что мне пришлось связаться с ним, но, думаю, лучше для всех — особенно для ребенка, — если наша встреча пройдет под присмотром властей. Не беспокойтесь — он не приедет с нами. Но он будет доступен, если ситуация станет трудной. Не то чтобы я этого ожидаю… Я уважаю вас обоих и восхищаюсь вами. И я думаю, что существует разумное решение нашей дилеммы. Надеюсь, вы выслушаете меня. Благословит вас Бог, и доброй вам ночи. Увидимся завтра.
Щелк.
Той ночью, когда мы лежали в кровати без сна, я встал и подошел к стенному шкафу. На верхней полке, спрятанный в старой одежде, лежал кольт 45-го калибра, принадлежавший моему деду. Оружие, которое завоевало Запад. Мне было бы приятно сказать, что дед передал мне его во время церемонии, наполненной глубоким смыслом, но в действительности я украл револьвер, помогая отцу перевозить деда из его дома в Уайт-Салфер-Спрингс в лечебницу в Биллингсе. Дед так и не узнал об исчезновении револьвера и тогда не спрашивал о нем. Позже, когда он впал в маразм, сиделки говорили, что он требовал свое оружие, но они не собирались искать его.