Я в общем отделении. Надзиратели благоволят ко мне, так как, подобно судье и прокурору, сочувствуют мне. Я никогда не просил их об одолжениях, но они оказывают их. У меня отдельная камера с кроватью, умывальником, туалетом, книгами и ноутбуком. Здесь есть библиотека и приличное медицинское обслуживание. Я держусь вежливо, но не по-дружески с другими заключенными. Впрочем, по-настоящему опасных я встречаю только во время приема пищи.
Да, я пять раз видел Джона Морленда. Он видел меня тоже, но притворялся, что не узнает. Морленд носит белую робу заключенного пожизненно. Мы все избегаем людей в белом, а надзиратели отделяют их от нас.
Морленд был осужден на процессе, который многие из вас наблюдали по национальному телевидению и кабельным каналам. Несмотря на мощную защиту в лице опытного Бертрама Лудика и собственные показания, где он заявил, что Обри Коутс и его сын Гэрретт были хладнокровно убиты во время неудачного рейда на жилище педофила, куда он ошибочно попал, выбирая рождественскую елку, жюри признало его виновным в убийстве первой степени, имея в виду гибель Дорри. Четыре фотографии, которые я впервые увидел в моей гостиной, сейчас наиболее популярны в Америке среди тех, кто следит за процессами по делам об убийстве. Их даже напечатал журнал «Пипл». Несмотря на фото и показания Хенкела, Джон Морленд так и не признался в убийстве своих родителей и своей жены. Он заявил, что оклеветан продажными копами и что сам застрелил Обри Коутса, а не полиция.
Во время процесса все полицейские, которые были в Одиноком каньоне тем утром, опровергали его заявления. Один за другим они излагали версию событий, противоположную версии Морленда. Почему?
Потому что Коуди, возможно вдохновленный самим судьей, мыслил наперед. Он знал, что в тюрьме педофилы были нижайшими из низких — их считали даже хуже стукачей. В этом деле заключенным был судья, пытавшийся помочь педофилу, оправдав его. Я слышал, что на него нападали трижды — били, насиловали и ударили ножом. Меня интересовало, одобряет ли это призрак Дорри. Может быть, в ней достаточно веры, чтобы простить его. Но во мне — нет.
Через надзирателей я послал ему записку: «Я выйду отсюда через год. Как насчет вас? Мелисса шлет вам привет».
Ответа не последовало.
Келли Морленд подверглась следствию в связи с подозрением в соучастии в преступлениях ее мужа и пасынка, и была быстро оправдана. Она заявила, что была шокирована и сердита, когда Джон объявился в то воскресенье с девятимесячной девочкой и объявил, что она теперь часть их семьи. Келли сказала полиции, что обвиняет мужа в разрушении ее жизни цитатой, сравнимой со словами Баттерфлай Мак-Куин из «Унесенных ветром»: «Я ничего не знаю о младенцах». Она сказала, что с плачем кормила Энджелину тостами и виноградом. Когда на следующее утро появилась полиция с Мелиссой, она открыла дверь с Энджелиной на руках и с энтузиазмом вручила девочку ее матери.
Мелисса и Энджелина приходят навестить меня каждое воскресенье. Энджелина — очаровательная болтушка. Должен признаться, что каждый раз, когда я ее вижу, я ищу в ее поведении то, что подтверждало бы слова Гэрретта и невольный намек Коуди. Я никогда не говорил и не скажу об этом Мелиссе. Но когда я смотрю на Энджелину и играю с ней, то вижу только веселую и чудесную малышку.
Я начинаю осознавать то, в чем стал сомневаться за три недели моей жизни: в этом мире есть хорошие и добрые люди. Я думаю о Коуди, Брайене, Торклесоне, Сэндерсе, Моралесе, полицейских из СВАТ, моих адвокатах, надзирателях, судье, который вынес приговор. Они все могли быть холодными и равнодушными. Это было бы легче всего. Жестокость естественно присуща человеческим существам. Но они выбрали доброту, даже если она могла противоречить строгим рамкам закона. Я не циничен.
Но я прагматичен. Я знаю, что каждый способен на крайности, включая меня. Есть четкая линия между добром и злом, но она меняется в зависимости от ситуации. Она менялась и для меня, и я умудрился переступить ее, узнав, что, когда ее переступаешь, дурные поступки становятся более легкими, так как моральные путы ослабевают. То, что я сделал, не составило для меня труда.
Поэтому я должен находиться здесь.
И этому трудному душевному опыту я научу свою дочь.
Мелисса работает генеральным менеджером отеля «Эдамс Марк». Они живут в кондоминиуме на границе центра Денвера, так как отсутствие моих заработков вынудило нас продать наш дом. Мелисса настаивает, что кондоминиум превосходный, и на фотографиях, которые она показала мне, он действительно выглядит приятно. Единственное, о чем она, по ее словам, сожалеет, — это что я в тюрьме, а Энджелина должна каждый день проводить с няней.
Мои родители приезжали из Монтаны повидать меня. Я видел, что, входя в комнату для свиданий, оба были дьявольски смущены. Я тоже был смущен, зная, каковы охранные процедуры. Не думаю, что папа делал хоть шаг в жизни без своего ножа, а маме приходилось признаваться, что у нее проволока в бюстгальтере. Сидя за столом в комнате посещений, они держались за руки — впервые в моей жизни. Я наблюдал за их руками, потому что они были такими грубыми и натруженными — руками черно-рабочих — в том месте, где даже крутые парни имели мягкие и гладкие руки. Папа пошутил, что всегда ожидал моего попадания в тюрьму с тех пор, как я покинул ранчо, а мама упрекнула его за эти слова, но не стала их опровергать.
— Было приятно, когда ты заехал к нам, — сказала она. — Надеюсь, ты будешь делать это чаще.
— Ради бога, — сказал ей папа. — Он же в тюрьме!
— Но он не всегда здесь будет, — возразила мама, покраснев.
Я обещал навещать их и сказал, что мое заключение не продлится долго.
— Мне нужно починить изгородь, — сообщил папа.
— А я пеку пироги, — добавила мама.
Коуди вернулся в Монтану, разделяя время между работой детектива в полицейском департаменте Хелены и помощью моему отцу на ранчо. Он говорит, что счастлив, и я верю ему. У Коуди появилась постоянная девушка, и он хочет привезти ее в Колорадо, чтобы познакомить нас. Иногда он навещает меня, когда ездит на юг к своему сыну Джастину. Коуди убеждает меня вернуться после освобождения в Монтану. Я подумываю об этом, хотя там нет отелей «Эдамс Марк».
У меня много времени, чтобы думать обо всем происшедшем за те три недели. Некоторые вещи стали очевиднее в ретроспективе. Я подтвердил свои догадки, разговаривая с Коуди.
— Ты не отговаривал Джетера помогать нам, когда мы были в Монтане, верно? — спросил я.
Он поколебался, оглядевшись вокруг, и чиркнул спичкой, поднеся ее к сигарете, под табличкой «Не курить!».
— Нет.
— Почему же ты ввел нас в заблуждение?
— Должен был. Ты и Мелисса слишком щепетильны, Джек. Вы никогда не спустили бы курок. А у меня нет этой проблемы. Я знал, что нам понадобится Джетер, чтобы принудить, а может быть, убрать Гэрретта. Поэтому, вернувшись в хижину Джетера, я попросил разрешения воспользоваться ванной комнатой и пожелал ему удачи в Денвере.