Алекс, в крахмальной белой рубашке и в наброшенном на плечи кашемировом свитере карамельного цвета, сидел за полированным черным столом, на котором не было ничего, кроме телефона. Для безутешно горюющего любовника продюсер выглядел чересчур нарядно. Он не встал сам и не предложил сесть мне.
— Примите мои соболезнования, — сказала я.
— Давайте перейдем прямо к делу, — резко откликнулся он. — Я хочу знать все, что Локет рассказала вам о своем романе с Томом Фейном.
— Я вовсе не обязана делиться с вами тем, что рассказала мне Локет.
— Но вы не задумываясь сообщили всему свету, что у нее была интрижка с Фейном.
— Она собиралась рассказать это полиции. Ее секрет недолго оставался бы секретом.
— Она его любила? — Голос Алекса слегка дрогнул, и я ощутила нечто вроде жалости.
— Не думаю, — ответила я. — Она сказала, что не хотела ставить под угрозу отношения с вами.
— Прелестно, — отозвался он с издевкой. — А почему, могу я полюбопытствовать, она во всем призналась вам?
— Я расследую убийство Тома — не как репортер, а просто потому, что первой обнаружила тело и захотела узнать, что случилось. До меня дошли слухи о ней и о Томе, так что я пошла ва-банк. А вы знали об их романе?
— Подозревал, но не мог найти доказательств. Локет была ловкой обманщицей, она великолепно умела заметать следы. В тот день, когда, судя по всему, убили Фейна, она поехала к друзьям, а когда я им позвонил, мне сказали, что она отправилась в антикварный салон. Локет и в самом деле привезла с собой несколько антикварных серебряных ложек — просто чтобы вернуться не с пустыми руками.
— А где вы были в тот день? — спросила я. Если он хочет перейти прямо к делу, то почему бы мне не последовать его примеру?
— Между нами — я был с женщиной. И вчера вечером тоже.
Великолепно.
— Полицейские не сказали вам, что, по их мнению, произошло с Локет?
— Нет. Полагаю, что и не скажут, пока не проверят полностью мое алиби. А теперь, если вы меня извините, мне нужно сделать несколько звонков.
Я подумала, что мне предстоит выбираться отсюда самостоятельно, но, обернувшись к двери, увидела там ассистентку. Может быть, Алекс вызвал ее спрятанной под столом кнопкой звонка?
— Только один вопрос, — сказала я, когда Алекс потянулся к телефону. — Как вы узнали, что Том Фейн лечился в клинике?
— Если вам это так уж важно, нам рассказал лос-анджелесский агент Криса Уикершема, хотя, разумеется, мы проверили информацию.
Услышав это, я пошатнулась. Значит, это Крис подставил Тома. Я почувствовала, как к горлу подступает тошнота…
Но стоило ли так удивляться? Возможно, мне следовало догадаться, когда Локет сказала, что случилось. Ведь у Криса был мотив. Он хотел славы и денег — а какой же актер из тех, что рвутся в Лос-Анджелес, этого не хочет? Я могла его понять, когда он не пришел ко мне на помощь на съемочной площадке, — вмешательство испортило бы его отношения с режиссером. Но предать Тома — это же совсем другое дело!
Такси остановилось перед домом. Я, чувствуя себя безмерно несчастной, поплелась к двери — в своем мятом костюме и в натерших ноги босоножках — и грустно поздоровалась с консьержем Бобом.
— Вы только что разминулись, — сказал он.
— С кем? — в замешательстве спросила я.
— С вашей золовкой. Я впустил ее в квартиру, как вы сказали.
— Как я сказала?! — Весь имеющийся в моем организме адреналин бросился мне в голову. — Что вы имеете в виду?
Боб уставился на меня. Его глаза под козырьком коричневой фуражки тревожно расширились.
— Вы позвонили мне час назад! И сказали, чтобы я ее впустил…
Секунду я собиралась с мыслями, затем пересекла коридор и подошла к лифту.
— Все в порядке, мисс Уэггинс? — крикнул вдогонку Том.
— Не совсем, — глухо отозвалась я. — Я вам не звонила.
Сердце у меня колотилось. Лифт полз на четырнадцатый этаж целую вечность. Я не звонила Бобу, и, насколько мне было известно, одна моя золовка сейчас была на Карибах с мужем, другая — в Бостоне. Это значило, что кто то позвонил консьержу от моего имени. Видимо, этот кто-то пришел сюда и какое-то время провел в моей квартире. Едва я успела выйти из кабины, как открылись двери соседнего лифта, и оттуда вылетел Боб.
— Я велел швейцару постоять в дверях. Так вы не звонили мне сегодня днем?
— Нет. И моих золовок сейчас нет в Нью-Йорке. Что именно сказала эта женщина, когда звонила?
— Поздоровалась, назвалась Бейли и попросила, чтобы я позволил вашей золовке посидеть у вас в квартире между авиарейсами. В таких случаях мы обычно предпочитаем письменную доверенность, но я даже не усомнился, что это вы. Я так хотел оказать вам услугу!
Он сдвинул фуражку назад, и я увидела, что лоб у него блестит от пота. Бедный Боб — он, наверное, думает, что еще до исхода дня потеряет работу.
— Женщина, которая сюда приходила, — как она выглядела? — спросила я. — И сколько здесь пробыла?
— Я ее особенно не рассматривал. Высокая, под метр восемьдесят, кажется, на каблуках. В больших солнечных очках, в широкополой шляпе. Из-под нее немножко были видны волосы — светлые. Она пробыла здесь где-то полчаса. И ушла минут за пятнадцать до того, как вы приехали.
— Вы уверены, что это была женщина?
— Хотите сказать, что это мог быть парень, переодетый женщиной? Нет… не думаю.
— Ладно, сейчас мы лучше осмотрим мою квартиру, — сказала я, радуясь, что Боб рядом. Я понятия не имела, что там обнаружить. Полный хаос? Мину замедленного действия?
— Вас могли ограбить, — произнес Боб. — Телевизор она, конечно, не вынесла бы, но ей ничего не стоило прихватить с собой деньги, или драгоценности.
Но когда я вошла в прихожую (Боб следовал по пятам) и огляделась, то не обнаружила никакого беспорядка. Мы с тревогой прошли в гостиную, затем на кухню, снова вернулись в гостиную, заглянули в спальню, в ванную и в мой крошечный кабинет. Ни выдвинутых ящиков, ни распахнутых дверей. Маленькая шкатулка с драгоценностями — с теми остатками, которые не успел заложить мой бывший муж, — по-прежнему лежала среди белья.
— Что-нибудь пропало? — с тревогой спросил Боб.
— Нет. По крайней мере я не заметила.
— Тогда чего она хотела?
— Не знаю, Боб. Не знаю.
— Может, позвонить хозяину?
— Пока не вижу необходимости. Я немного успокоюсь и посмотрю повнимательнее. Если что-нибудь будет не так, я вам сообщу.
Боб ушел, глубоко раздосадованный, воротничок его рубашки намок от пота. Я не винила его в том, что случилось. Но это не значило, что мне не было страшно.