Он вспомнил ее запах. Приятный аромат с оттенками мыла, кажется, окутывал его и сейчас…
Вспомнил ее голос… мягкий, чистый, с сильным акцентом.
И вдруг в кромешной темноте он действительно его услышал.
— Майкл…
Ему это почудилось? Наверное, завывающий снаружи ветер.
Но тут он почувствовал на щеке чье-то теплое дыхание и прикосновение к груди, не менее легкое, чем прикосновение кошачьей лапки.
— Я больше не могу этого выносить, — сказала она.
Он не пошевелил ни мускулом.
— Я больше не могу выносить одиночества.
Она лежала над ним на плотном одеяле, через которое явственно прощупывались формы ее тела. Как, черт возьми, она…
— Майкл… Произнеси мое имя.
Он облизал пересохшие губы и прошептал:
— Элеонор.
— Еще раз.
Он произнес имя снова и услышал ее всхлипывание. От этого звука у него чуть не разорвалось сердце.
Майкл в темноте нащупал рукой ее лицо. Почувствовал слезы на щеках… и поцеловал их. Кожа Элеонор была холодной, а слезы — горячими.
Она подобралась ближе. Теперь он шеей почувствовал ее дыхание — слабое и учащенное.
— Ты ведь хотел, чтобы я пришла к тебе… правда?
— Да, — пробормотал он. — Хотел…
И тогда Майкл ощутил прикосновение ее губ. Нежных и мягких, но… холодных. Ему так захотелось согреть их. Он горячо поцеловал ее и притянул к себе. Но разделяющее их одеяло было таким грубым…
Он стащил его вниз и обнял девушку. Тело Элеонор, стройное как молодое деревце, было прикрыто всего лишь сорочкой… чем-то очень тонким, как паутинка, что можно легко сбросить…
Боже, прикосновения к ней просто сводили с ума. Его рука скользнула по обнаженному боку Элеонор, и она задрожала. Ее кожа была такой холодной и в то же время такой гладкой. Он провел руками по округлым бедрам, плоскому животу — от прикосновения пальцев Майкла он затрепетал — и, наконец, по нежному бугорку груди. Сосок на ощупь сделался твердым, как кнопка.
— Майкл… — выдохнула она, прикоснувшись губами к его горлу.
— Элеонор…
Кожей он ощутил прикосновение зубов.
— Прости меня, — прошептала она.
Не успел он спросить, за что прощать, как почувствовал, что ее зубы ледяными клещами вонзаются ему в глотку. По шее потек горячий ручеек — его кровь? Майкл попытался закричать, но вместо крика из горла вырвался лишь сдавленный невнятный стон. Он забил руками и ногами, стараясь выпутаться из постельного белья, отпихивал ее от себя что есть сил, снова и снова…
Кроватные шторки со скрипом разошлись в стороны.
Теперь он ее увидел, нависающую над ним обнаженную бледную фигуру с горящими глазами и обагренными его кровью губами…
В глаза ударил яркий резкий свет.
Он снова оттолкнул Элеонор, пытаясь сбросить с кровати.
— Майкл! Господи, Майкл… проснись! Проснись! — закричал кто-то у него над ухом.
Он все еще отчаянно молотил руками, однако в них кто-то вцепился.
— Это я! Дэррил!
Майкл очумело поглядел вниз с верхнего яруса кровати.
Свет был включен, а Дэррил буквально висел у него на руках.
— Тебе кошмар приснился.
Сердце у Майкла молотом колотилось в груди, но он перестал брыкаться.
— Я бы сказал, самый кошмарный кошмар из всех кошмарных кошмаров, — добавил биолог, когда Майкл немного успокоился.
Дыхание журналиста постепенно приходило в норму. Он огляделся. Простыня и одеяло намотались на ноги, а подушка валялась на полу. Он ощупал шею. Кожа оказалась мокрой, но когда он посмотрел на пальцы, то увидел на них только пот.
— Тебе повезло, что я как раз возвратился, — покачал головой Дэррил. — Так у тебя мог и сердечный приступ случиться.
— Дурной сон приснился, — прохрипел Майкл. В горле страшно пересохло. — Очень дурной сон.
— Да уж, надо полагать. — Дэррил тяжко вздохнул, стащил с руки часы и положил их на тумбочку. — И что за дрянь тебе привиделась, если не секрет?
— Я не помню, — ответил Майкл, хотя помнил каждую деталь сна.
— Как? Уже и забыл?
Майкл откинул голову на подушку и отрешенно уставился в потолок.
— Да.
— Так, к сведению: мне показалось, что ты произнес имя Элеонор.
— Странно…
— Впрочем, я не уверен. — Дэррил снял полотенце с крючка на двери. — Вернусь в пять. А до тех пор постарайся не заснуть.
Майкл снова лежал в одиночестве, ожидая, когда сердце наконец уймется и паника пройдет окончательно, но… перед глазами по-прежнему стоял образ Элеонор. Длинные каштановые волосы, ниспадающие на белую кожу груди, и приоткрытый окровавленный рот, жаждущий еще больше крови…
23 декабря, 22.30
— Я хочу пить, — громко сказал Синклер.
Франклин встал со своего насиженного места на контейнере, взял бумажный стакан с соломинкой и протянул мужчине.
Синклер, руки которого были скованы наручниками, жадно прильнул к трубочке. В горле у него горело, но он прекрасно понимал, что водой невозможно залить бушующий внутри пожар. Он сидел на краешке койки в кладовой, в окружении странных механических приспособлений размерами с ящик чистильщика обуви, периодически испускающих волны тепла. Удивительно, но для их работы не требовалось ни угля, ни газа, иначе он уловил бы их запах.
Определенно, это был век чудес.
На затылке, в том месте, где фрагмент пули чиркнул по коже, ощущалась ноющая боль, но за исключением этой раны Синклер не пострадал. К его левой лодыжке приделали импровизированные кандалы — цепь, пропущенную за железную трубу на стене и скрепленную висячим замком. Все помещение было заполнено ящиками, а на полу, чуть в стороне от кровати, выделялось широкое красновато-коричневое пятно, которое могла оставить только лужа крови. Наверное, это место, куда обычно помещают заключенных, чтобы проводить допросы… или еще чего похуже.
Синклер попытался вовлечь охранника в беседу, но кроме имени — Франклин, — не смог вытянуть из надзирателя больше ни слова. Тот сидел молча, воткнув в уши какие-то пробки на веревочках, и читал журнал с полуголой девицей на обложке. У Синклера создалось впечатление, что Франклин его боится — между прочим, правильно делает — и ему приказали не предоставлять заключенному никакой информации. У Синклера руки так и чесались поквитаться со своим обидчиком за рану на голове.
Время ползло черепахой. Его собственную одежду сняли (Синклер видел, как они аккуратно сложили белье на ящике, принадлежащем некоему «доктору Пепперу»), а взамен предоставили нелепую фланелевую пижаму и гору шерстяных одеял. Все его мысли были о том, как бы выбраться из кровати, заполучить назад свою военную форму и отправиться на поиски Элеонор. Она где-то здесь, в лагере, и он обязан ее найти.