— Что ж, — промолвила наконец Элеонор, — жить будете, а вот воевать, надеюсь, нет. — Она сменила салфетку. — И все-таки вам надо показаться профессиональному хирургу.
— Зачем? — Синклер посмотрел на руку. — По-моему, выглядит не так страшно.
— Рану необходимо закрыть, а для этого придется наложить швы. И чем раньше, тем лучше.
Он улыбнулся; Элеонор отметила, что лейтенант чуть склоняет голову, норовя встретиться с ней взглядом.
— А сейчас что, слишком рано? — спросил он.
— Как я сказала, в этот час в больнице докторов нет.
— Я имел в виду вас, мисс…
— Эймс. Сестра Элеонор Эймс.
— Вы сами не можете меня подлатать, сестра Элеонор Эймс?
Она опешила — с такими неординарными просьбами к ней еще никто не обращался. Где это видано, чтобы женщина — пусть и медсестра — оставалась с пациентом один на один и зашивала тому пулевое отверстие? Лицо Элеонор сделалось не менее красным, чем мундир кавалериста.
— Это всего лишь рука! — рассмеялся лейтенант. — И я уверен, что задача вам под силу. Так в чем же дело?
Она вскинула голову и посмотрела ему прямо в лицо. Широкая сияющая улыбка, взъерошенные белокурые волосы, аккуратная полоска светлых усов — стандартная внешность юноши, который старается выглядеть старше своих лет.
— Я только медсестра, и мое обучение еще не завершено.
— Вы когда-нибудь одежду штопали?
— Много раз, но это…
— И вы считаете, что у вас получится хуже, чем у полкового врача, который только и умеет, что больные зубы выдирать? В отличие от доктора Филипса вы по крайней мере не пьяны. — Синклер коснулся ее руки и произнес заговорщицким тоном: — Вы ведь не пьяны, я прав?
Неожиданно для самой себя Элеонор улыбнулась:
— Да, я вполне трезва.
— Вот и славно. Мы же не хотим, чтобы рана начала гноиться. — Он рванул рукав на запястье и закатал его повыше, до самого плеча. — Итак, с чего начнем?
Элеонор раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, уверенность, что она превышает свои полномочия, с другой — нарастающее с каждой секундой желание оказать помощь, что, как она чувствовала, было ей по плечу. Хотя хирурги обычно не прибегали к помощи медсестер, Элеонор достаточно насмотрелась на их работу — зачастую выполняемую весьма небрежно, — чтобы не испытывать сомнения в собственных силах. Но как отреагирует мисс Найтингейл, если столь грубое нарушение больничных правил когда-нибудь откроется?
Словно прочитав ее мысли, лейтенант сказал:
— Об этом никто никогда не узнает.
— Слово улана не менее надежно, чем расписка, — подтвердил Рутерфорд с кресла, и Француз моментально дал ему знак понизить голос.
Синклер терпеливо ждал с обнаженной рукой и едва различимой улыбкой на губах, которая тут же стала широкой, как только Элеонор налила воду в миску и начала тщательно тереть руки куском щелочного мыла. Он понял, что выиграл.
Рутерфорд поднялся с кресла и прошел в хирургическую смотровую, после чего вытащил из-под мундира серебряную фляжку и протянул Синклеру. Увидев ее, Элеонор сказала:
— У нас есть хлороформ и эфир.
Применять их она, по правде говоря, опасалась из-за последствий возможной передозировки.
Рутерфорд заявил:
— Вздор! Лучше бренди ничего нет! Я видывал людей, которые, накачанные спиртным, спали как младенцы, пока им отрезали ноги!
Синклер принял флягу, кивнул своему благодетелю и сделал большой глоток.
— Еще, — скомандовал Рутерфорд.
Синклер подчинился.
— Отлично. — Рутерфорд похлопал товарища по плечу и повернулся к Элеонор. — Пациент готов.
Она разожгла огонь в развешанных по стенам газовых светильниках, вытащила из выдвижных ящиков шкафа все необходимое для операции — кетгут и хирургическую иглу — и попросила пациента лечь на операционный стол, чтобы лучше видеть рану. Она попыталась продеть нити сквозь ушко иглы, но у нее дрожали руки.
Заметив это, Синклер накрыл ладонью руку девушки и успокаивающим голосом произнес:
— Не волнуйтесь.
Она сглотнула, кивнула дважды и продолжила — медленно и терпеливо. Потом низко склонилась над столом, внимательно осмотрела поврежденный кожный покров и определила порядок действий: она начнет снизу, где кожа разорвана сильнее всего, потом пальцами стянет края раны, проденет сквозь них иголку и затем, словно накладывая шов на порвавшееся белье, стежок за стежком пойдет вверх. Элеонор понимала, что операция будет весьма болезненной, поэтому накладывать швы придется с максимальной расторопностью.
— Вы готовы?
Он заложил здоровую руку себе за голову и разлегся словно на речном пляже в разгар июня.
— Вполне.
Она приставила кончик иглы к коже и несколько секунд помедлила, собираясь с духом, прежде чем проколоть плоть. Элеонор чувствовала, как напряглись его мышцы, рука стала твердой как палка, но он не издал ни звука. Понятно, что офицер хотел продемонстрировать исключительную стойкость перед лицом товарищей или, как ей показалось, перед ней… Она подтянула дальний край пулевого отверстия, проткнула сквозь него иглу, а затем, сжав пальцами сразу оба края раны — плотно, словно щепотку соли, — продела иголку дальше, и та, пронзив второй слой кожи, вышла с противоположной стороны. Многие пациенты, которых лечила Элеонор, в самый разгар болезненных процедур нередко отворачивались, как будто начинали рассматривать некую идиллическую картину вдали, но глаза лейтенанта, как и прежде, были почему-то прикованы к ней.
Она снова продела иголку, потом еще раз и еще. Рана постепенно закрывалась, пока наконец на ее месте не остался лишь неровный шрам длиной в несколько дюймов. Закончив операцию, Элеонор сделала узелок, но вместо того, чтобы откусить хвостик кетгута зубами, как она бы поступила с обычной швейной нитью, девушка взяла портняжные ножницы и аккуратно его отрезала. И только после этого наконец посмотрела на лейтенанта: его лоб блестел от капелек пота, однако на губах подрагивала улыбка.
— Это должно помочь. — Она еще раз осторожно промокнула место ранения карболовой кислотой, после чего вытащила из шкафчика чистый бинт и туго обмотала раненую руку. — Теперь можете встать, если хотите.
Он глубоко вздохнул и сел на столе, даже не опираясь на здоровую руку. Секунду-другую, приходя в себя после болезненной процедуры или бренди, а может, и того и другого одновременно, молодой человек покачивался из стороны в сторону, и Француз с Рутерфордом, быстро потушив сигары, подскочили, чтобы поддержать приятеля.
Именно в таком виде операционную и застала мисс Найтингейл.
Она стояла, скрестив бледные руки на груди, словно само воплощение нравственности и моральных устоев. Скользнула карими глазами по явно подвыпившим военным, затем перевела взгляд на ночную сиделку, на ее криво сидящий на голове чепец, мокрые руки и, наконец, на пузырек с карболовой кислотой, после чего проделала глазами весь путь в обратном порядке. Вид у дамы был такой, словно в комнате она увидела слона и теперь пытается осмыслить, как тот здесь очутился.