Аскот. Для Элеонор — всего лишь абстрактное слово, название места, где она и не помышляла когда-нибудь побывать. Не с ее скромным жалованьем, и уж тем более не в дружеской компании.
И вот она здесь; стоит вплотную к деревянной ограде ипподрома, наблюдая, как из конюшен к подвижному барьеру на старте ведут красивейших лошадей — с блестящей шерстью, цветными шелковыми вальтрапами под седлами и белыми ногавками на ногах. Тысячи зрителей вокруг нее и на главных трибунах, размахивая программами скачек, шумно спорят о жеребцах, кобылах, жокеях и скользких беговых дорожках. Мужчины отхлебывают из фляжек и дымят сигарами, в то время как женщины — кое-кто из них, как ей показалось, весьма сомнительной репутации — дефилируют под солнцем, красуясь платьями и кокетливо покачивая розовыми и желтыми зонтиками. Звуки смеха и разговоров сливались в монотонный гул.
Элеонор почувствовала на себе взгляд Синклера.
— Ну как вам? Нравится?
Элеонор покраснела от мысли, что она для лейтенанта как открытая книга.
— Да. Нравится.
Кажется, Синклер был весьма доволен собой. Сегодня он оделся в штатское — в темно-синий сюртук и накрахмаленную белоснежную сорочку с аккуратно завязанным галстуком из черного шелка. Белокурые вьющиеся волосы ниспадали на плечи.
— Могу я предложить вам пунш с ромом? Или, может быть, хотите холодный лимонад?
— Нет-нет, — быстро ответила девушка, думая о лишних расходах.
Синклер уже поистратился на поездку в индивидуальной карете, на которой они проделали весь путь до ипподрома, и вдобавок заплатил за вход в парк — причем за троих. Элеонор из соображений приличия не хотела, чтобы ее видели одну в компании молодого лейтенанта, а Синклер был настолько любезен, что пригласил на скачки и медсестру, мисс Мойру Мулкаи, с которой Элеонор делила комнату в пансионе. Мойра, круглолицая ирландка с широкой улыбкой и дружелюбными, хотя подчас и грубоватыми манерами, согласилась поехать без колебаний.
И сейчас она с не меньшим энтузиазмом приняла предложение Синклера принести попить.
— Ах, сэр, я бы не отказалась от лимонада! — воскликнула она, почти не отрывая глаз от трибун позади. Там собралась огромная толпа народу, чтобы понаблюдать за самым захватывающим забегом — борьбой за Аскотский золотой кубок. — Солнце сегодня весьма… — она запнулась, как будто подыскивала наиболее аристократический способ выразить мысль, — истомляющее. — И, довольная выбором слова, широко улыбнулась.
После того как Синклер откланялся и ушел за напитками, Мойра легонько толкнула Элеонор:
— Можно считать, что цыпленочек уже в кастрюльке.
Элеонор притворилась, что не поняла подругу, хотя, как и во всех прочих афоризмах Мойры, смысл лежал на поверхности.
— Ты разве не заметила, как он на тебя смотрит? — хихикнула Мойра. — Вернее сказать, он, кроме тебя, вообще ни на кого не смотрит! Ах, какой джентльмен! Ты уверена, что он не лорд?
Элеонор ни в чем не была уверена. Лейтенант до сих пор во многом оставался для нее человеком-загадкой. На следующий день после того как она зашила ему руку в госпитале, ей прислали коробку малиновых марципанов с запиской, гласившей: «Сестре Элеонор Эймс, моему славному ангелу-хранителю». Мисс Найтингейл наткнулась на подарок у дверей и передала адресату с выражением откровенного неодобрения на лице.
— Вот что случается в результате необдуманных поступков, — проворчала она и удалилась в сад, где у нее был маленький огородик.
Но Элеонор не усмотрела в записке особого криминала, да и Мойра не стала заострять на ней внимание. Подруга стащила с коробки лиловую ленточку, спрятала в карман — «слишком красивая, чтобы выбрасывать; ты не возражаешь, Элли?» — и, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стала ждать, когда Элеонор откроет коробку. На крышке коробки, которую девушка держала в руках бережно, словно ценное произведение искусства, была изображена золотая геральдическая лилия и вытиснена надпись: «Кондитерские изделия мадам Дюпэн, Бельгравия». Элеонор наслаждалась красивым внешним видом и приятным ароматом марципанов. Конфеты ей никогда еще не дарили.
Спустя несколько дней лейтенант Синклер передал Элеонор курьером письмо, в котором спрашивал, когда ей будет удобно с ним увидеться, однако Элеонор пришлось ответить, что, кроме дня и вечера субботы, другого свободного времени у нее нет. В половине седьмого утра в воскресенье она вновь должна будет вернуться к привычным обязанностям в госпитале. Лейтенант ответил, что в таком случае просит встречи с ней в следующую субботу в полдень, и сделал приписку, что отказ не принимается. Мойра, которая тоже читала записку, подглядывая через плечо, заявила, что Элеонор ни в коем случае не должна отказываться.
Протрубил рожок. Лошадей повели на старт и начали расставлять на площадке, ограниченной длинным толстым канатом, который был натянут между двумя столбами по обеим сторонам овальной беговой дорожки.
— Смотри, смотри, Элли! — воскликнула Мойра. — Это что, главный забег начинается?
— Так и есть, — подтвердил Синклер, продираясь сквозь толпу с двумя стаканами в руках. Один он передал Мойре, другой — Элеонор. — И спешу вас обрадовать, леди: я взял на себя смелость сделать от вашего имени ставки.
Он протянул Элеонор бумажную квитанцию с несколькими нацарапанными числами на одной стороне и словами «Соловьиная Трель» на другой. Элеонор растерялась.
— Это кличка лошади, — пояснил он, и Мойра наклонилась над листком. — Звучит многообещающе, верно? [12]
— И сколько мы поставили? — воодушевленно спросила Мойра, хотя Элеонор не понравилось, что подруга задает нетактичный вопрос.
— Десять фунтов… на победу, — ответил Синклер.
Мысль о том, что человек может рисковать десятью фунтами на тотализаторе, ошеломила обеих девушек. Все, что они имели, — это пятнадцать шиллингов жалованья в неделю да один бесплатный обед в сутки за счет больницы. Возможность за считанные минуты потерять сразу десять фунтов из-за какой-то лошади на беговой дорожке казалась абсолютно немыслимой. В семье Элеонор было пятеро детей, и отец-молочник едва сводил концы с концами, поэтому подобное расточительство сочли бы не только непозволительным, но даже кощунственным.
— И сколько мы заработаем в случае победы? — робко полюбопытствовала Мойра.
— При нынешних ставках — тридцать гиней.
Мойра едва не выронила из рук стакан с лимонадом.
Вдоль стартовой линии прошел дородный господин в красной визитке и поднялся на судейский помост, обитый красным и золотистым бархатом; позади него на высоченном флагштоке реял британский флаг.
— Леди и джентльмены! — возвестил он в рупор. — Для нас большая честь приветствовать вас на открытии первого в истории розыгрыша Аскотского золотого кубка ее величества!