– Ну и дурак, мог хотя бы притвориться, – прошептала она и потянулась, с кошачьей грацией выгибая спину и отбрасывая ногами одеяло.
В ответ он молча накинул крючок на входную дверь, змеей заполз на печь и, протянув руки, втащил Таньку вслед за собой. Она тихо смеялась, когда Алексей торопливо стягивал с нее шелковую ночную рубашку и, чуть дрожа от возбуждения, жадно впивался в теплое и податливое тело.
Утро застало Рузанова уже на топчане. Однако по рассеянности забыл он открыть дверь, запертую им ночью на крючок, отчего чуть было не произошел конфуз: Скорняков, проснувшись, дернулся, конечно, первым делом в комнату и был неприятно озадачен тем обстоятельством, что кому-то из них вздумалось запираться. Татьяна тут же рассказала ему историю о том, как ей пришлось ночью выходить на улицу, как там было страшно и неуютно и как, не обнаружив в темноте никаких внутренних запоров на двери в избу, она решила для своего спокойствия накинуть крючок на комнатную дверь. И хотя она очень натурально жаловалась на то, что и Рузанов, и Димка дрыхли без задних ног, нисколько не озабоченные ее безопасностью, какой-то огонек недоверия все ж таки продолжал тлеть в глазах Скорнякова. Когда они все втроем шли на речку умываться, он то и дело подозрительно посматривал на Алексея и Таньку, словно ждал, что те сейчас начнут перемигиваться или, чего доброго, возьмутся за руки.
Надо сказать, утро выдалось ясным и солнечным. По всему было видно, что и день будет теплым, если не жарким. Так что вчерашняя гроза лишь попугала приближающимися осенними холодами, перемены же погоды в худшую сторону пока не произошло.
После завтрака друзья занялись планированием предстоящего дня, дабы провести его с максимальной для себя пользой.
Рузанов сразу же объявил, что намерен отправиться на кладбище и поискать могилу Прасковьи Антиповны, а Гурьевой и Скорнякову предложил сходить в лес по грибы, которых после дождя, по его представлениям, должно было вырасти необыкновенное количество. Идея понравилась, тем более, что далеко ходить не надо – прямо за усадьбой на месте бывшего колхозного поля росла замечательная березовая роща.
Алексей вручил грибникам две поместительные корзины и, наказав не брать никаких других грибов, кроме благородных, проводил их пожеланием успешной охоты, сам же прежде всего сходил на задний мост, задал корму курам и заодно выпустил их с крытого двора в огород, а затем отправился проведать своего ночного гостя.
К его удивлению, под гобцем никого не оказалось, колючий барабашка куда-то слинял. Блюдце с молоком стояло на том же месте, куда Алексей его поставил вечером (правда, уже без молока), тут же лежала оставленная им же горбушка белого хлеба, погрызенная по краям мелкими зубками, а самого хозяина не было и помину. Под дом в погреб он улизнуть не мог – люк плотно прилегал к полу и, чтобы поднять его, нужно было с силой тянуть за металлическое кольцо, а в таких способностях ежа Рузанов сомневался. Оставалось предположить, что он снова вылез из-под гобца и затаился где-то в доме. Но как он попал в сам дом? И питался до сих пор чем? Положим, жрать он мог и мышей, однако ж пить ему тоже что-то надо было: ишь как он блюдце с молоком вылизал, ни капли не оставил. Сплошные загадки, етить их, подумал Рузанов, вновь наливая молока в блюдце и вылезая из-под гобца.
Только что Алексей стряхнул с себя паутину и пыль, как вспомнил, что так и не спустился в погреб, осмотреть запасы продуктов. Вновь нырять под гобец ему было лениво, и он решил оставить ревизию продовольственных запасов на потом. Сейчас же, перед поездкой на кладбище, Рузанову хотелось еще раз осмотреть горницу. Точнее, не само помещение, а замеченные им там прошлый раз деревянные лари. Конечно, Алексей не очень рассчитывал обнаружить в них что-либо примечательнее старой поношенной одежды, однако же любопытство и склонность к пустым фантазиям, свойственные ему и от природы, и в силу профессии, заставляли иначе думать о содержимом этих ковчегов завета. А чем черт не шутит, ну как они забиты древними книгами, пожелтевшими пергаментами, житиями cвятых и иными подобными сокровищами!
Короче говоря, зайдя в горницу, Алексей смахнул с первого сундука кипы газет и прочий мусор, после чего с некоторым трудом поднял тяжелую крышку и заглянул внутрь. Он даже не очень разочаровался, увидев, что сундук действительно доверху забит всякой полуистлевшей мягкой рухлядью: какими-то заячьими тулупчиками, меховыми салопами с проплешинами и потраченными молью лисьими шкурками. Второй ларь практически не отличался содержимым от первого, только одежда в нем хранилась чуть поновее и не такая ветхая; зато когда Рузанов открыл следующий, то был приятно обрадован, обнаружив целую батарею разнокалиберных емкостей с всеразличными наливками и настойками самых разнообразных цветов и оттенков; были тут и малиновка, и вишневка, и смородиновка и еще какие-то крепкие напитки зеленого и даже коричневого цветов, имелись и бутылки с прозрачным как слеза самогоном; словом, не сундук, а настоящий винный погребец. Он оставил для пробы парочку штофов зеленого непрозрачного стекла с оттиснутым на одном из них двуглавым орлом и закупоренных деревянными, залитыми воском пробками, он с благоговением закрыл ларь и вновь сложил на него сверху (для пущей сохранности) поломанные скобяные изделия и другой хлам.
Четвертый сундук в отличие от других был замкнут на небольшой и весьма заржавелый навесной замок, который, судя по виду, последние лет пятьдесят никто не пытался открывать. Рузанов тоже не стал предпринимать таких попыток (тем паче, ключа у него не было), а взял лежащую тут же, на лавке, монтировку и просто сковырнул его вместе с коваными петлями, на которых он был навешен.
Когда Алексей поднял крышку, то сразу понял, что ошибся в своих расчетах: сундук явно открывали и не позже чем семь лет назад. Дело в том, что сверху в нем лежала аккуратно завернутая в мешковину ижевская двустволка Костромирова и три коробки охотничьих патронов 16-го калибра (дробь, картечь и пули). Но это обстоятельство и обнадеживало – видимо, прабабка складывала сюда все наиболее ценное. Поэтому, осторожно выложив ружье и патроны, Алексей с некоторым трепетом откинул дерюгу, на которой они покоились, и увидел, что остальную часть ларя занимают два больших бронзовых канделябра, или жирандоли, на шесть свечей каждый. Конечно, не бог весть что, хотя подсвечники были весьма искусной и, вероятно, старинной работы – обильно украшенные всякими резвящимися амурчиками, нимфами и сатирами, и наверняка представляли немалую ценность. Однако же никаких фолиантов в переплетах из телячьей кожи не наблюдалось, и пускай Рузанов не особенно надеялся таковые обнаружить, все равно было немного обидно.
Уже собираясь закрыть сундук, он вдруг заметил на дне какую-то широкую потемневшую доску. Вынув ее и перевернув, Алексей обнаружил, что это не просто старая доска, а писанная маслом картина, точнее – летний пейзаж, как ему удалось определить, когда он сдул с нее пыль.
Заинтересовавшись, Рузанов отнес картину в комнату, аккуратно смахнул оставшуюся пыль и принялся внимательно рассматривать.
Совершенно гладкая доска размерами примерно девяносто на семьдесят сантиметров и толщиной около двух сантиметров, то есть достаточно большая и тяжелая, с оборота побуревшая и засиженная мушиными колониями, с лицевой стороны являла собой писанный маслом пейзаж. Масляную живопись покрывал слой лака, который от времени пошел паутиной мелких трещинок. В остальном же картина сохранилась вполне прилично: краски нисколько не потускнели и даже ярко засверкали, как только он установил ее напротив окна.