Мохаммед аль-Калли всегда хотел иметь все только самое лучшее — особенно после того, что произошло с его семьей в Ираке.
Даже Саддам Хусейн дважды подумал бы, прежде чем связываться с могущественной династией аль-Калли. Дело тут было не только в баснословном богатстве и влиятельности семейства. Нет, он не пошел бы на это по причинам куда менее материальным и очевидным. Саддам, как все иракцы, рос, впитывая истории и легенды о невероятном могуществе аль-Калли и их загадочных владениях. Еще мальчишкой он, без сомнения, наслушался немало рассказов о том, что случается с непослушными детьми (аль-Калли забирали их!), а также о том, что происходило с каждым, кто осмеливался встать на их пути. Ходили слухи о специальных колодцах и камерах пыток, куда бросали провинившихся, о страшных ритуалах, кровавых жертвоприношениях и, наконец, об ужасных чудовищах, не поддающихся описанию, обитающих там.
На протяжении долгих лет Хусейн не трогал аль-Калли, он даже вел с ними время от времени какой-то бизнес, но гордыня и алчность возобладали. Было ли это сделано по прямому указанию Саддама или нет, аль-Калли так и не узнал. Возможно, это было инициативой какого-то функционера низшего звена, стремящегося угодить своему господину, завоевать его благосклонность. Как бы там ни было, план привели в действие. В одном из многочисленных дворцов Саддама должно было состояться празднование, на которое пригласили все семейство аль-Калли. Мохаммед не хотел идти, так же как и жена, братья, дети и остальные домочадцы, но приглашение для них было выше приказа или просьбы. Поэтому, в интересах сохранения мира, а также с учетом политических реалий, Мохаммед решил все же уступить.
Празднование проводилось в честь выдающегося события в великой и мифической истории семьи Саддама. Насколько помнил Мохаммед, диктатору якобы удалось проследить свое происхождение до Навуходоносора, или же он провозгласил себя Пророком. Члены семьи аль-Калли выехали из своих дворцов и имений. Событие отмечалось с размахом, на территории в несколько акров, было приглашено более тысячи гостей. Выписали даже какой-то западный оркестр, исполняющий Бетховена и Вагнера, который расположили в одном огромном, оборудованном кондиционерами шатре. В другом звучала восточная музыка, там властвовали исполнительницы танца живота (их, по общему мнению, лично отбирал сын Саддама, Удей).
Поначалу все шло хорошо. Мохаммед, страдающий от расстройства желудка, потягивал содовую, а все остальные члены его многочисленной семьи, рассевшись в шатре на специальном помосте для особо почетных гостей, обедали. Даже тогда Мохаммед заметил нечто странное — официанты, обслуживавшие его стол, были какими-то нерасторопными. Похоже, они не были приспособлены для такой работы и больше походили на солдат. Возможно, подумал тогда Мохаммед, весь штат прислуги Саддама состоит из военных.
Только когда его жена вдруг резко побледнела и уронила ложку на стол, Мохаммед понял, что происходит. Младший брат тоже перестал есть. Дочь ахнула, схватилась за горло, потянулась к стакану с водой. Официанты, выстроившись вокруг шатра, стояли, перекинув полотенца через руку. Мохаммед поднялся, взял сидевшего рядом сына Мехди за руку; к счастью, Мехди не любил суп и никогда его не ел. Один из официантов преградил ему дорогу, и Мохаммед сказал: «Моему сыну нужно в туалет». Мужчина пропустил их. От внимания Мохаммеда не укрылось, как напрягся при виде этой сцены один из чиновников — глазки так и забегали, он явно не знал, что делать. Мохаммед не торопясь, с невозмутимым видом вышел из шатра.
Лишь оказавшись в саду, он подхватил сына на руки и бросился к своему лимузину. Водитель стоял в тени и курил сигарету но, увидев хозяина с сыном, инстинктивно понял, что надо делать. Прыгнул в машину, завел мотор и поехал прямо по лужайке между пальмами в бочках по направлению к главным воротам. Несколько человек, оказавшиеся на пути, отпрыгнули, чтобы не угодить под колеса. Лимузин резко затормозил, и Мохаммед с сыном запрыгнули на заднее сиденье. Аль-Калли захлопнул дверцу, и они, вздымая облака пыли, помчались дальше.
Ко времени, когда они достигли ворот, стража была уже уведомлена, гости кричали и разбегались, солдаты открыли огонь по машине. Мохаммед пригнулся, закрыл голову сына руками; окна разбивались, на них сыпался поток прозрачных осколков. Пули звучно ударяли в дверцы. Водитель, уклоняясь, пригнул голову, лимузин налетел на одного из солдат. Мужчину перебросило через капот, автомат в его руках продолжал стрелять в воздух.
Выехав за ворота, водитель снова выпрямился — волосы у него стояли дыбом, потом он спросил хозяина, что делать теперь. Мохаммед приказал ему ехать во дворец, причем как можно быстрее.
— А как остальные? — спросил шофер.
Но Мохаммед понимал: он уже ничего не сможет сделать для спасения членов своей семьи. Яд, который велел подсыпать им в пищу Саддам, наверняка смертелен, но если даже и нет, какой мог быть выход? Везти их в больницу в Мосуле или Багдаде? Они бы не пережили этого путешествия, к тому же и тамошним докторам доверять было нельзя, все они действовали бы по приказу диктатора.
Мохаммед взял мобильный телефон и начал отдавать распоряжения своим слугам и приближенным. Для таких случаев у них уже давно был разработан план эвакуации. Стены вокруг дворца охраняла собственная милиция, вертолет вывели из ангара и приготовили к немедленному взлету, а самые ценные в доме вещи (то, что от них осталось) были погружены в грузовики, водители ждали лишь команды, чтобы начать долгое путешествие из Ирака. Сейчас времени скорбеть по погибшим у него не было. Но Мохаммед знал — он сможет делать это всю оставшуюся жизнь… Он знал и другое: его месть тоже будет жать своего часа.
«Мерседес» проехал под аркой моста, теперь они оказались в районе Бель-Эйр. Через пуленепробиваемое стекло Мохаммед смотрел на роскошные фасады домов, филигранной работы металлические изгороди, тщательно подстриженный кустарник и великолепные сады и лужайки. (Несмотря на предупреждения о засухе, воды в Бель-Эйр явно не жалели, кругом буйствовала растительность.) Они ехали все дальше и дальше по тихим извилистым улочкам, машин становилось все меньше; когда дорога начала подниматься резко в гору, их почти не осталось. Домов здесь видно не было, только высокие изгороди и закрытые ворота. Изредка мелькал охранник, сидящий в освещенной изнутри будке у ворот, читающий газету или слушающий радио. Чем выше они поднимались в гору, тем темнее становилась дорога, наконец на вершине холма она закончилась, упершись в каменный домик для охраны. В окнах горел свет, рядом в землю был воткнут шест с табличкой, предупреждающей всех и каждого, что любое вторжение на территорию частной собственности вызовет немедленный вооруженный ответ охранного агентства под названием «Серебряный медведь».
Ворота бесшумно отворились, лимузин медленно въехал на территорию и двинулся по узкой асфальтовой дорожке мимо роскошного фонтана, скопированного с Треви в Риме, под нависающими раскидистыми кронами вязов и наконец подкатил к крыльцу. Мехди, спавший до этого на заднем сиденье, сразу проснулся.
— Ступай в постель, — сказал ему отец.
— Почему? Еще и девяти нет.