Улыбнувшись, преподобный Роберт Бонетти сунул руку во внутренний карман своего черного пиджака и заявил:
— Надеюсь, это поможет вам простить меня за то, что я сразу же не рассказал о деньгах полиции. Еще мне хочется верить, что вы измените свое мнение обо мне и больше не будете считать меня глупым простодушным стариком.
На конверте, который священник протянул Сэму, было выведено изящным почерком с завитушками: «Отцу Бонетти». Внутри Маркхэм нашел краткую записку от руки не только с указаниями, как заказать у Гамбарделли новую «Пьету», но и с извинениями за беспокойство, доставленное священнику и пастве. Сотрудник ФБР показал бумажку Кэти. Та сразу же узнала почерк.
Ажурный. Женственный. Аккуратный.
Тот самый, которым были написаны записки, полученные пять с половиной лет назад.
Хильди кивнула.
— Мужчина, которого мы ищем, очень высокий, отец Бонетти, — сказал Маркхэм. — Его рост превосходит шесть футов на три, а то и на шесть дюймов. Он очень крепкий, сильный, смог без труда в одиночку поднять скульптуру с основания и вынести ее из церкви. Скорее всего, занимается культуризмом или тяжелой атлетикой. Святой отец, вы не знаете никого, кто подходил бы под это описание?
— Мужчины в нашем приходе в основном из рабочей среды, агент Маркхэм. Им постоянно приходится заниматься физическим трудом. По большей части это итальянцы, но в последнее время растет число испанцев. Да, среди них много тех, кто отличается крепким телосложением, но лишь единицы обладают высоким ростом. Но я не знаю никого, кто мог бы выбросить лишние двадцать пять тысяч долларов на скульптуру.
— Вы не замечали подозрительных людей, слоняющихся вокруг церкви? Кого-нибудь не из числа прихожан, а тех, кто заглянул лишь два-три раза, чтобы осмотреться?
— Нет, я таких не помню.
— Никаких странных исповедей, о которых мне следует знать?
— Если бы такие и были, агент Маркхэм, то я не вправе вам о них рассказывать. — Священник едва заметно усмехнулся.
— Отец Бонетти, вы больше ничего не можете добавить к сказанному? — спросил сотрудник ФБР. — Не припомните никого, кто знал бы о статуе и имел возможность заплатить за нее двадцать пять тысяч долларов?
— На нашей интернет-страничке было представлено много фотографий, — сказал отец Бонетти. — Однако после кражи почти все они были удалены. В основном на снимках отражалось внутреннее убранство церкви. Разумеется, на одном из них показывалась «Пьета» Гамбарделли. Быть может, преступник увидел ее и именно так вышел на нас.
Кэти и Маркхэм переглянулись.
— Спасибо, святой отец, — сказал Сэм. — Вы нам очень помогли.
— Я вас провожу, — предложил священник.
Когда они вышли из церкви и гости уже спустились по лестнице, преподобный Роберт Бонетти их окликнул:
— Знаете, а я ведь тоже бывал там.
Маркхэм и Кэти обернулись.
— В Уотч-Хилле. В доме Кэмпбеллов на берегу Фостер-Коув. В последний раз это произошло больше тридцати лет назад, еще до того, как они приобрели это место. Раньше оно принадлежало моему другу, известному кинорежиссеру. Мы с ним выросли вместе. В детстве я даже некоторое время гостил у него в Уотч-Хилле. Очаровательный городок, но под поверхностью кроется зло. Ничего хорошего оттуда никогда не приходило. Так что вам лучше иметь это в виду.
Кэти и Маркхэм неуютно переглянулись.
Начинался дождь.
— Все взаимосвязано, — наконец промолвил священник. — Помните это. Все взаимосвязано.
С этими словами преподобный Роберт Бонетти скрылся в темноте церкви Святого Варфоломея.
— Ты думаешь о том же самом, о чем и я? — спросила Кэти, когда они с Маркхэмом тронулись в обратный путь.
— Много о чем.
— Двадцать пять тысяч долларов за скульптуру, которую он собирался уничтожить. Сэм, тут дело не в одном только мраморе. Микеланджело-убийца хотел получить безупречную копию «Римской пьеты», а именно работу Гамбарделли, и был готов заплатить за нее дороже рыночной цены, хотя мог бы просто ее украсть. Почему?
— Потому что деньги не представляют для него проблемы. Преступник не купил статую прямо у Гамбарделли исключительно потому, что не хотел, чтобы ее можно было проследить и выйти на него. Кроме того, просто украсть было бы грубо, жестоко и прямолинейно, а именно эту сторону нашей культуры, подозреваю, Микеланджело-убийца и хочет изменить в первую очередь.
— Но это же «Римская пьета», Сэм. Если исходить из предположения, что убийца использовал порошок каррарского мрамора для своего «Вакха», хотя первоначально собирался применить его для чего-то другого, кража «Римской пьеты» указывает на то, что сначала его целью было воспроизведение именно этой скульптуры, а не «Давида».
— Каррарский мрамор, из которого была высечена скульптура, сама его форма, конечно же, должны были бы помочь убийце в духовном, даже в магическом смысле добиться в «Пьете» того сходства, той пропорциональной достоверности, какие мы видим в его «Вакхе». Следовательно, возникла бы также связь между человеческими телами, с которыми предстояло работать ему, и материалом Микеланджело, как по форме, так и по содержанию.
— Однако убийца использовал растолченную в порошок «Пьету» для создания «Вакха». Это означает, что его план изменился.
— Да. Возможно, он придумал другой, еще более интимный способ связывать свои жертвы с теми скульптурами, которыми им предстоит стать, отбросил первоначальную мысль о том, что волшебство содержится в самом мраморе, глубже осознал смысл слов Микеланджело, давших название твоей книге, понял, что волшебство творит лишь рука скульптора.
— Но, Сэм, это означает, что…
— Да, Кэти, — подтвердил Сэм Маркхэм, выезжая на шоссе. — Я ошибался, составляя портрет этого убийцы. Первое предчувствие появилось у меня еще в Квантико, при изучении информации о процессе пластинации, но тогда я не смог за него ухватиться. Едва ли Микеланджело-убийца получает удовлетворение собственно от акта убийства своих жертв. Для него оно является лишь чем-то необходимым, средством получить материал для своих скульптур. Однако, как мы видели в случае с Габриэлем Бэнфордом и как это, несомненно, было с Томми Кэмпбеллом и его ампутированным членом, для Микеланджело-убийцы крайне важно, чтобы жертвы сами осознали свою судьбу, если хочешь, пробудились от сна, для того чтобы действительно превратиться в одно из его творений. Я полагаю, что именно это доставляет ему истинное удовлетворение. Да, в этом может быть и сексуальная составляющая, но подозреваю, что она порождается более сложными в интеллектуальном и духовном плане связями с его творениями, чем примитивное, низменное половое удовлетворение. Убийца видит в них нечто родственное отношениям Микеланджело к своим произведениям. Я с самого начала подозревал, что наш преступник ищет не только самоудовлетворения, сексуального, духовного или какого-то еще, и всегда считал его скорее идейным убийцей, поставившим перед собой какую-то определенную цель. Однако теперь я понимаю, что совершил вопиющую ошибку в отношении его жертв.