Родилася я рабыней в Коллтоне; округ такой. Папашеньку звали Эндрю, матерь Виолеттой. Оба принадлежали семейству Ларуссов. Мастер Адгар хороший был своим рабам хозяин. Где-то шестьдесят рабьих семей у него было, пока не пришли янки и все вверх дном не перевернули.
Старая миссус велела всем цветным бежать. Заявилася к нам с полной сумкой серебра, чтоб мы его зашили в одеяло, потому как янки горазды все ценное отобирать. Сказала, мол, что оберегать нас больше не может. А они вломилися в рисовый амбар, весь рис пораздавали, а куда ж его на всех нас, цветных, напасешься. Худшие-то из негров, мужчины с женщинами, за ихней армией подались, а мы вот остались, насмотрелись, как детишки с голодухи мрут.
Мы-то к тому, что на нас сверзилося, и готовы не были. Ни грамотишки какой, ни землицы, ни коровенки с цыплятками. Янки пришли и все забрали, одну нам свободу и оставили. Сказали, мол, теперь вы вольны, как хозяин ваш волен. Писать-то мы не умели, так вот, они нам велели касаться пера и говорить, кого из нас как зовут. После войны мастер Адгар дал нам на всех треть от того, что и так у нас было — получите, мол, раз свободные. Папашенька как раз допрежь матери помер. Прямо вот так на плантации остались и полегли, со свободы-то той.
А мне сказали. Сказали о старом хозяине, мастера Адгара отце. Сказали, что он содеял…»
Понять суть возделываемой культуры — значит понять историю. Ибо история эта о «золоте Каролины».
Возделывать рис здесь начали в восьмидесятые годы семнадцатого столетия, когда рисовое зерно пришло в Каролину с Мадагаскара. Из-за качества и цвета оболочки его называли каролинским золотом, а связанные с ним семьи на протяжении поколений несказанно богатели. Среди них были англичане — Хейворды, Дрейтоны, Миддлтоны и Олстоны, а также потомки гугенотов — Равенели, Маниго и Ларуссы.
Ларуссы принадлежали к цвету потомственной чарльстонской аристократии — к той горстке семейств, что заправляла практически всеми аспектами жизни в городе, от членства в Обществе св. Сесилии до сезона светских балов, длившегося обычно с ноября по май. Выше всего Ларуссы чтили свое имя и репутацию; ее они поддерживали деньгами, а она приносила им дополнительное влияние. Они и помыслить не могли, что их неслыханное богатство и безопасность окажутся подорваны одним-единственным рабом.
Рабы трудились от рассвета до заката, шесть дней в неделю, за исключением воскресного. На работу их созывал звук раковины; он же оглашал рисовые поля в лучах закатного солнца, под которым невольничьи силуэты смотрелись пугалами среди всеохватного пожара. Тогда, разогнув спины и подняв головы, труженики шли в долгий путь к своим хижинам. Питались рабы черной патокой, горохом и кукурузным хлебом, изредка мясом скота и птицы (у кого они были). Дома, по окончании долгого дня, они в своей домотканой дерюжной одежде садились за нехитрый ужин и беседовали. Когда прибывала новая партия башмаков на деревянной колодке, женщины размачивали сыромятную кожу в теплой воде и промазывали опорки колесной мазью или салом, чтобы обувка удобней налезала на ногу. Этот запах пропитывал им стопы, так что, когда они ложились со своими мужьями в постель, с потом любовных трудов мешалась вонь мертвых животных.
На окраине у болота была вырыта землянка для больных оспой. Из рабов, которых туда относили, обратно почти никто уже не возвращался.
Грамоте невольники не обучались; старый хозяин был в этом строг. За заглядывание в книгу, равно как за воровство или ложь, их хлестали плетью. На рисовом гумне стояли козлы («пони», как их шутливо называли); на них секли кнутом за более серьезные провинности — как мужчин, так и женщин. Когда гумно сожгли янки, на утоптанной земле, где стояли козлы, запеклась кровь, как будто сама земля в этом месте проржавела.
Некоторые рабы из Восточной Африки принесли с собой опыт рисоводства, что помогло плантаторам преодолеть ряд трудностей, с которыми сталкивались первые английские колонисты, считавшие выращивание риса чересчур трудоемким. На многих плантациях была введена урочная система, дающая более опытным рабам некоторую самостоятельность. Появившееся свободное время они могли тратить на охоту, огородничество и в целом на улучшение быта своих семей. Излишек произведенных ремесленных изделий или сельхозпродукции рабы теперь могли обменивать у своего хозяина на что-нибудь еще, таким образом частично снимая с него заботу об их снабжении.
Урочная система создала среди рабов иерархию. Самыми важными в ней считались надсмотрщики, которые являлись посредниками между плантатором и рабсилой. Под ними стояли обученные ремесленники: кузнецы, плотники и каменщики. Именно эти квалифицированные работники слыли в невольничьей среде естественными лидерами и, как следствие, за ними был особый догляд, чтобы не устроили смуту или не сбежали.
Однако самая важная задача лежала на плечах того, кто отвечал за орошение, поскольку в руки ему — так называемому водоливу, — вверялась судьба урожая. Рисовые поля по мере необходимости затоплялись пресной водой, хранящейся в расположенных над полями резервуарах. Поступающая с приливами морская вода вызывала подъем пресной воды в прибрежных реках. Когда были построены низкие, широкие шлюзы, появилась возможность заливать пресной водой поля, а потом через вспомогательные ворота питать систему орошения. Любая брешь в плотине или поломка шлюза пропускала на поля губительную для урожая соленую воду, поэтому на плечи водолива ложилась задача огромной сложности и ответственности — поддерживать всю эту махину в рабочем состоянии.
Генри, муж Энни, был главным водоливом плантации Ларуссов. Его дед (тогда уже покойный) попал в неволю на севере Гвинеи и в январе 1764-го был доставлен на факторию Барра Кунда. Оттуда в октябре того же года его перевезли в Джеймс-Форт на реке Гамбия — основную перевалочную базу, откуда черных рабов отправляли в Новый Свет. В 1765-м он прибыл в Чарльзтаун (так сначала назывался Чарльстон), где был куплен семейством Ларуссов.
На момент кончины у него было шесть сыновей и дочерей и шестнадцать внуков, из которых Генри был старшим. За шесть лет до этого Генри завел себе молодую жену Энни, и у них родилось трое своих детей. Лишь одному из них, Эндрю, довелось дожить до зрелых лет; у него в свою очередь тоже родились дети, и так далее, вплоть до начала двадцать первого века, когда родословная уперлась в Атиса Джонса.
Однажды в 1833 году Энни, жену Генри, привязали к «пони» и принялись охаживать кнутом. Били, пока тот не сломался, начисто содрав кожу на спине. Потом ее перевернули и пустили в ход новый кнут. Хотели не убить, а примерно наказать — все же Энни была ценным товаром. Ее выследила команда, возглавляемая Уильямом Руджем, чей потомок позднее на северо-востоке Джорджии прилюдно вздернет на дерево человека по имени Эррол Рич, а затем сам примет смерть от рук темнокожего на ложе из пролитого виски и опилок. Рудж был «ищейкой» — охранником, который вылавливал беглых рабов. Энни сбежала после того, как некто Кулидж застал ее на окольной дороге за продажей говядины (корову накануне велел пристрелить старый хозяин). Кулидж привязал Энни к пню и пытался изнасиловать сзади. Пока охранник терзал женщину, та изловчилась подобрать с земли сучок и ткнуть им насильнику в глаз, частично ослепив. А затем она убежала, ведь никто не стал бы выяснять истинную причину случившегося. Кулидж потом утверждал, что подвергся неспровоцированному нападению негритоски, которую подловил у дороги за распитием краденого спиртного. «Ищейка» и его люди пустились по следу и вскоре приволокли беглянку к старому хозяину. Ее привязали к «пони» и выпороли, заставив мужа и детишек на это смотреть. Женщина не выдержала экзекуцию и скончалась в судорогах. Через три дня Генри, муж Энни и водолив, затопил плантацию Ларусса соленой водой, погубив весь урожай.