Поначалу Фолкнер устроил свою коммуну в пансионе на улице Монтгомери в Портленде, штат Мэн, хозяином которого был двоюродный брат Джессопов. Он совершал богослужения в столовой, время от времени читая проповеди перед аудиторией, не превышающей тридцати человек. Результатом этих первых проповедей было то, что его репутация упрочилась и привела к Фолкнеру горстку восторженных, но исключительно преданных последователей.
Фолкнер не был проповедником, призывающим громы и молнии на души грешников. Наоборот, он привлекал своих слушателей тем, что тихо и вкрадчиво нашептывал свои проповеди, которые, как червь, постепенно проникали в их сознание. (Это описание может показаться излишне эмоциональным, но я должна заметить, что те, с кем мне довелось говорить, вспоминают обо всем, что касалось Фолкнера, как о чем-то на редкость неприятном.) Видимо, он умел оказывать очень сильное воздействие на своих слушателей, и было довольно много людей, которые страстно желали последовать за ним, чтобы предоставить ему возможность создать гораздо большую коммуну, чем та, которая существовала на Орлином озере, если бы он пожелал это сделать, но было немало и тех, кто чувствовал себя скованно и подавленно в его присутствии.
Его жена Луиза была, по слухам, потрясающе красивой женщиной с темными волосами, которые были немного длиннее, чем у ее мужа. Она не входила в коммуну, но, если кто-либо обращался к Фолкнеру после проповеди, сейчас же оказывалась рядом, подслушивая, о чем говорят проповедник и молящийся, не делая никаких комментариев и никоим образом не участвуя в беседе. Казалось, ее постоянное безмолвное присутствие рядом с мужем заставляло людей опасаться ее. Двое свидетелей говорили об ее истеричной реакции на обвинения мужа в мошенничестве. Это произошло в то время, когда они жили в Румфорде, штат Мэн, в 1963 году. Она все делала молча, но ее внутренняя сила и степень воздействия на окружающих были такими, что даже спустя сорок лет очевидцы вспоминали о ней, описывая мельчайшие детали. Как бы то ни было, она всегда отличалась от своего мужа, но не проявляла никаких знаков непослушания по отношению к нему в полном соответствии с религиозной доктриной ортодоксов.
Семья Луизы — Даутривзы — прибыла из Восточного Техаса и принадлежала к общине Южных баптистов. По воспоминаниям членов семьи, они полностью поддерживали ее решение выйти замуж за Фолкнера, которому было всего девятнадцать, когда они познакомились, считая его удачливым, хотя он и не принадлежал к баптистам. После свадьбы прямых контактов между Луизой и ее семьей почти не было, и родственники говорят, что связь совсем прекратилась, как только она уехала на Орлиное озеро.
Лично я считаю, что, по-видимому, ее уже нет в живых.
Судья не проповедник,
потому что он — твой судья.
Джордж Херберт, «Церковная паперть»
Рейчел уже была дома, когда я вернулся после встречи с Мики Шайном. Она чмокнула меня в качестве приветствия.
— Хорошо прошел день? — спросила она.
Учитывая обстоятельства, оценка «хорошо» была, возможно, самой нейтральной.
— Я обнаружил кое-какие вещи, — ответил я сухо и спокойно.
— Угу, плохие или хорошие?
— Ну, из плохих скорее, но ничего общего с моими подозрениями.
Она не спросила, хочу ли я поговорить об этом еще. Иногда меня поражало то, что Рейчел прекрасно понимала меня, а вот я едва ли вообще знал ее. Я смотрел, как она открыла сумку и достала один из своих блокнотов на пружинке, откуда извлекла одну отпечатанную страницу.
— Я не думаю, что то, о чем я собираюсь сказать тебе, может быть расценено как хорошая новость, — сказала она. — Ребята в химическом отделе исследовали эту визитную карточку. Они прислали мне результаты по электронной почте. Они не стали звонить, потому что по телефону было сложно объяснить некоторые детали.
— И?
— Карточка пропитана специальным раствором — кантаридином, концентрированным кантаридином, — продолжила она. — Он иногда используется в медицине, чтобы вызвать ожог. Часть верхнего правого уголка была покрыта тонким слоем воска, предположительно для того, чтобы мистер Падд мог держать ее, не опасаясь за собственную кожу. Как только ты взял ее в руки, у тебя поднялась температура, а влага на твоих пальцах активировала кантаридин, и ты начал покрываться ожогами.
Я задумался.
— То есть он использовал какой-то медикамент для карточки... — начал я, но Рейчел покачала головой.
— Нет, я сказала, что он использовался в медицинских целях, но субстанция на карточке была очень необычной формой этого яда, которая могла быть изготовлена, согласно мнению эксперта, который изучал его, каким-то токсикологом, специалистом по ядам. Это яд жука, вызывающий ожоги. Человек, который дал это тебе, должен был добыть подобный яд, затем увеличить его концентрацию, и уже после этого нанести его на визитку.
Я вспомнил улыбку мистера Падда, когда я взял карточку в руки.
— Вы также вызываете раздражение, но об этом визитка тоже умалчивает.
— Напротив, она говорит обо мне все. Боюсь, вы не совсем правильно ее прочитали.
Я также вспомнил об Эпштейне и субстанции, которая была введена ему в виде укола.
— Если он извлекает этот яд из жуков, то, я предполагаю, он может добывать и другие типы ядов, не так ли? — спросил я Рейчел.
— Какие, например?
— Ну, может быть, паучий яд?
— Я позвонила в лабораторию после того, как получила это сообщение, чтобы уточнить одну-две детали о процессе изготовления, так что я не вижу оснований, почему бы нет. Как я поняла, на насекомых воздействуют электрошоком, который заставляет их выпустить яд. Однако добыча ядов из пауков — несколько более сложная процедура. Паук должен находится в покое, обычно его охлаждают с помощью углекислого газа, а затем помещают под микроскоп. В момент испуга он производит очень небольшое количество яда, который нельзя собрать. Ты всегда можешь напугать отдельного паука три или четыре раза перед тем, как отпустить его на волю за ненадобностью.
— То есть нужно очень много пауков, чтобы добыть достаточную дозу яда?
— Возможно, — ответила она.
Я представил себе, сколько же пауков надо было подкармливать и выпасать для того, чтобы убить Джосси Эпштейна. Я также подумал, зачем кому-то понадобилось этим заниматься. В конце концов, было бы гораздо проще и менее подозрительно просто убить Эпштейна каким-нибудь привычным способом. Потом я вспомнил Элисон Бэк и представил, что она должна была чувствовать, когда пауки набивались ей в рот и смыкались вокруг нее в маленьком замкнутом пространстве машины. Я вспомнил выражение глаз Мики Шайна, когда он рассказывал мне о пауках в ванне, и раны от их укусов на его теле. Мне припомнились и мои ощущения, когда вдруг кожа стала стремительно покрываться волдырями и тонкие волосатые пальцы мистера Падда царапнули мою руку.