Той ночью мы спали вместе. Утром Рейчел упаковала какие-то вещи, усадила девочку в детское сиденье машины Джоан и приготовилась к отъезду.
— Мы еще обо всем поговорим, — сказал я Рейчел.
— Да.
Я поцеловал ее в губы. Она обняла меня, и ее пальцы коснулись моей шеи. Они задержались там на секунду, и затем мы расстались. Но ее аромат не исчезал в воздухе даже после того, как машина скрылась из виду, даже после того, как прошел дождь, даже после того, как солнечный свет исчез и спустились сумерки, а потом звезды рассеяли ночное небо, словно блестки, упавшие с платья какой-то женщины, наполовину придуманной, наполовину позабытой.
И через пустоту дома наползал холод, и, когда меня сморил сон, голос прошептал:
«Я же говорила тебе, что она уйдет. Только мы остаемся».
Какая-то паутина коснулась моей кожи, и духи Рейчел утонули в тошнотворном запахе земли, смешанной с кровью.
* * *
А в Нью-Йорке молоденькая проститутка по имени Эллен проснулась подле Джи-Мэка, почувствовав руку, сжимавшую ей рот. Она попыталась высвободиться, но ощутила холод металлического дула пистолета у щеки.
— Закрой глаза, — приказал мужской голос, и ей показалось, будто она уже слышала его где-то. — Закрой глаза и не двигайся.
Она послушно выполнила все, что от нее потребовали. Рука по-прежнему сжимала ей рот, но дуло пистолета больше не касалось ее щеки. Она слышала, как начал просыпаться Джи-Мэк. Болеутоляющие таблетки делали его сонливым, но они обычно переставали действовать среди ночи, и он просыпался, чтобы принять еще.
— Что такое? — произнес Джи-Мэк.
Она услышала пять коротких слов, и затем раздался звук, как будто книга упала на пол. Что-то теплое брызнуло ей на лицо. Рука освободила рот.
— Не открывай глаза, — приказал голос.
Она зажмурилась и так просидела до тех пор, пока не удостоверилась, что мужчина ушел. Когда она открыла их снова, во лбу Джи-Мэка зияла дыра.
Без Рейчел и Сэм я провалился в черную дыру: ничего не помнил из тех двадцати четырех часов, которые последовали за их отъездом. Я спал, чего-то ел и не подходил к телефону, подумывал, не напиться ли, но был до такой степени съедаем самобичеванием и ненавистью к себе, что оказался неспособен унизить себя еще больше. Кто-то оставлял сообщения на автоответчике, но ни одно не представляло для меня никакой важности, и спустя некоторое время я вообще прекратил слушать их. Я пробовал смотреть какие-то телепрограммы, даже пролистал газету, но ничто не могло удержать мое внимание. Я отогнал мысли об Алисе, Луисе, Марте как можно дальше от себя, не хотел думать об этом деле.
И с каждым медленно наползающим часом боль внутри меня разрасталась, словно кровоточащая язва разъедала меня. Я лежал, сжавшись в комочек на кушетке, уткнувшись коленями в грудь, и конвульсивно вздрагивал, когда боль накатывала или отползала, как морской прилив и отлив. Мне казалось, я слышал какие-то звуки наверху, шаги матери и ребенка, но, когда я поднялся посмотреть, там никого не было. Полотенце упало в гладильной, дверь оказалась открытой, но я не мог вспомнить, заходил ли туда и закрывал ли за собой дверь. Не проходило и минуты, чтобы мне не хотелось позвонить Рейчел, но я не брался за трубку телефона. Я знал, что ничего хорошего не выйдет из моего звонка. Что я мог сказать ей? Какие обещания мог дать, не испытывая сомнений? Пусть даже пообещаю только то, что в состоянии выполнить.
Снова и снова я вспоминал слова Джоан. Однажды я потерял слишком много; такую потерю не вынести во второй раз. В новом и неуютно тихом доме я снова почувствовал, как сместилось время, как прошлое и настоящее сливаются вместе, образуя одно расплывчатое пятно, а дамбы, которые я так отчаянно воздвигал между тем, что однажды было, и тем, что еще только могло быть, все больше размывались, и мучительные воспоминания просачивались в мою новую жизнь, сводя на нет тщетную надежду, что старые призраки когда-нибудь обретут покой.
Это тишина приводила с собой призраки, как и чувство внезапно и резко остановленного бытия. Рейчел оставила какие-то вещи в ванных комнатах, косметику на столике.
Ее кондиционер для волос висел в душевой кабине, а ее длинный рыжий волос остался лежать на полу под раковиной. Уткнувшись в подушку, я мог вдохнуть ее запах, и вмятина, повторяющая форму ее головы, осталась на подушках кушетки у окна нашей спальни, где она любила читать лежа. Я нашел белую ленту под кроватью и сережку, которая соскользнула за радиатор. На невымытой кофейной чашке остался след ее помады, и в холодильнике лежал кусочек торта, от которого она откусила.
Маленькая кроватка Сэм все еще стояла в центре ее комнаты, поскольку Джоан сохранила детскую кроватку своих детей, и легче было достать ее с чердака в Вермонте, чем разбирать и перевозить кроватку Сэм. Да и Рейчел, скорее всего, не захотела забирать с собой кроватку Сэм из нашего дома, понимая, какую боль это причинит мне своим неизбежным намеком на неизменность. Какие-то игрушки Сэм, ее одежки валялись на полу у стены. Я поднял их, грязные нагруднички и чепчики отнес в корзину для белья в прачечной. Выстираю их позже. Я коснулся рукой места, где она спала, и ощутил ее младенческий запах на кончиках своих пальцах. Она пахла совсем как когда-то Дженнифер.
И я вспомнил, как все это я уже делал раньше, тогда, когда кровь подсыхала в трещинках на полу кухни. Какая-то детская одежда на кровати, и кукла на детском стульчике. Чашка с недопитым кофе стояла на столе, и стакан со следами молока. И косметика, и щетка для волос, и помада... и жизни, прерванные в момент, когда что-то было начато и не закончено. И все время казалось, будто они должны непременно вернуться и доделать начатое. Будто они просто убежали совсем ненадолго и вот-вот возвратятся, чтобы закончить вечернее чаепитие и поставить куклу на полку, на которой она всегда сидела. Вернутся, чтобы продолжить жить и позволить мне разделить с ними кров. Чтобы любить меня и умереть вместе со мной, не оставлять меня одного горевать о них. И так мне казалось до тех пор, пока я в конце концов не погрузился в свое горе. Настолько надолго и настолько глубоко погрузился, что нечто все-таки вернулось. То были тени, вызванные моей болью, два существа, которые были почти моей женой и дочерью.
Почти.
Теперь я находился в другом доме и снова повсюду наталкивался на напоминания о жизни вокруг меня. О незаконченных делах и недоговоренных словах. Только теперь эти жизни продолжались в другом месте.
И не было никакой крови на полу. Еще не было. И не было никакой бесповоротности. Просто пауза, чтобы перевести дыхание и все переосмыслить. Они могли продолжать жить, пусть не здесь, где-то далеко отсюда, где-то в надежном и безопасном месте.
Исчезающий свет, падающий дождь и ночь, словно сажей покрывающая землю. Еле слышные голоса, прикосновения в темноте. Кровь в моем носу и грязь в моих волосах.
Мы остаемся
навсегда,