— Excuse. Parla Italianо?
— No.
— French? [27]
Нильс лихорадочно соображал, на секунду его взгляд пересекся со взглядом секретарши.
— Вы случайно не говорите по-итальянски? Или по-французски?
— Нет. — Она просто сияла, Нильс никогда не видел, чтобы человек был так счастлив своим незнанием иностранных языков. Или дело просто в неожиданном внимании? Торвальдсен направлялся к выходу из своего кабинета.
— Monsieur? Hallo? [28] — сказал голос в трубке.
— Iʼll call you later, mister Barbara. Okay? [29] — Нильс сбросил вызов и поднялся с места.
Торвальдсен стоял в дверях, прощаясь с двумя гостями.
— Не раскрывайте карт, меньше всего нам сейчас нужно, чтобы пресса что-то пронюхала, — сказал он одному из них, кладя руку тому на плечо. — Вы со мной согласны?
— Тут полицейский, просит о короткой встрече, — тихо и нервно сказала секретарша.
— Полиция? — Торвальдсен обернулся и посмотрел на Нильса. — Что-то случилось?
— Нет-нет, все в порядке. — Нильс подошел поближе и протянул ему руку. — Нильс Бентцон, полицейский.
Рукопожатие Торвальдсена было крепким, взгляд — цепким. Он был человеком, привыкшим к тому, что его принимают всерьез.
— Полиция? — повторил он.
Нильс кивнул.
— Я не отниму у вас много времени.
Государственная полиция, Венеция
Записывая номер датского полицейского, Томмасо чувствовал невероятное воодушевление, несмотря на свой новоприобретенный статус «отстранен от служебных обязанностей». Наконец-то — впервые с тех пор, как Томмасо занимается этим делом, хоть кто-то отреагировал. Он закрыл дверь в свой кабинет. Комиссар дал ему остаток дня, чтобы переписать начисто рапорт о вдове стеклодува. Дело было кристально ясным. Чистосердечное признание — она просто не могла больше выносить этого мерзавца.
Окна кабинета Томмасо выходили на канал и железнодорожный вокзал, вдоль стен стояли письменный стол, стул и двухместный диванчик, обитый зеленым кожзаменителем. Кроме того, в кабинете был маленький гардероб, который Томмасо использовал вовсе не для одежды. Он открыл дверцу, будучи совершенно уверен, что сюда-то комиссар не добрался — иначе непременно упомянул бы об этом, объявляя об отстранении. Весь гардероб был обклеен вырезками, относившимися к делу: фотографиями убитых, картами мест происшествий, библейскими цитатами, записками Томмасо. Он услышал шаги и быстро закрыл дверцу, прекрасно зная, что за ним следят.
Его секретарша, Марина, с виноватым видом ходила кругами по приемной. Оно и понятно — они и с ней успели пообщаться. В конце концов она постучала по стеклу.
— Заходи, — сказал Томмасо.
Марина сунула голову внутрь, но растянулась так, чтобы как можно большая часть ее тела оставалась в приемной.
— Звонили из больницы, твоя мама всю ночь о тебе спрашивала.
— Марина, зайди, пожалуйста, на минутку.
Она послушалась и прикрыла за собой дверь.
— Ты рассказала им, над чем я работаю?
— А что мне оставалось? Комиссар позвонил вечером и попросил прийти в участок. Было уже десять часов.
У нее в глазах стояли слезы.
— Ну-ну, я же ни в чем тебя не обвиняю.
— Ты меня обманывал.
— Разве?
— Когда я переводила все то, что ты просил перевести, я думала, что работаю над официальными проектами. — Она протянула руку к гардеробу. — Ты знаешь, сколько часов я потратила на все эти переводы? С итальянского на английский и обратно.
— Ты отлично поработала. Ты ничего не упоминала о..?
Он указал на гардероб.
— Они не спрашивали.
— Хорошо, Марина.
— Это правда, что они говорят? Что ты сошел с ума?
— Сошел с ума? А сама ты как думаешь?
Марина собралась с силами, пытаясь оценить состояние мозгов Томмасо. Он улыбнулся. Ему нужна была ее помощь с этой китайской посылкой.
— Перестань так на меня смотреть, — сказал он.
— Они говорят, это из-за твоей мамы.
— Спроси себя лучше, кому ты больше веришь? Мне или комиссару?
Она замолчала, размышляя. Марина вообще разумная женщина, он сам выбрал ее в секретарши. Мать троих детей, с бочкообразной фигурой, золотым сердцем и, что важнее всего, со знанием английского. Английский — это языковой шафран официальной Венеции: мало кто умеет на нем говорить, а те, кто умеет, берут за свое умение недешево. У Марины потекла тушь. Он протянул ей салфетку, окончательно потеряв надежду дождаться от нее ответа.
— Найди мне, пожалуйста, пустую картонную коробку, я возьму все материалы дела домой. И у меня к тебе есть последняя просьба.
Она сразу, не дослушав, отрицательно замотала головой:
— Нет.
— Да, Марина. Это очень важно, важнее, чем наши с тобой хочу или не хочу. Когда комиссар даст тебе китайскую посылку и попросит отправить ее обратно, просто не делай этого.
Она снова смотрела на него послушно, и это ему нравилось.
— Вместо этого отправь ее человеку с вот этим номером телефона.
Он протянул ей салфетку с записанным номером.
— Кто это?
— Полицейский из Копенгагена, который тоже в деле. Теперь, когда меня уволили, он, похоже, единственный, кто в деле.
— Как я узнаю, кто он такой?
— Позвони по этому номеру и спроси у него. Или пошли смс и попроси, чтобы он написал тебе свое имя. И потом отправь ему посылку. Дипломатической почтой, так будет быстрее всего.
Офис датского Красного Креста, Копенгаген
— Хорошие люди, говорите? — Нильс не понимал, польщен Торвальдсен или напуган. — Убитые были хорошими людьми?
— Ну да, знаете: педиатры, правозащитники, волонтеры. То есть люди, занятые в вашей отрасли.
— Индустрия доброты. Вы вполне можете употребить здесь это выражение.
Нильс осмотрелся вокруг. Кабинет производил впечатление. Датская дизайнерская мебель — Вегенер. Бёрге Могенсен. Настоящие ковры. Панорамные окна. Большая фотография в рамке, на которой Торвальдсен стоит между Нельсоном Манделой и Боно; снято, кажется, на острове Роббен.