— Венера и Млечный Путь? — Нильс снова отмотал назад и включил запись с самого начала. На пленке вовсе не было тихо, наоборот, там громко звонили колокола, слышались голоса и шум транспорта. — Здесь же очень шумно, какая тишина? Вы уверены?
— Абсолютно. Он пекинец, — сказал главный, давая понять, что его начинает утомлять эта малоприбыльная беседа.
— То есть, несмотря на весь этот шум, он говорит, что вокруг тихо? — спросил Нильс, глядя на молодого человека. Тот ответил на неуверенном датском:
— Он так говорит. «Что происходит? Здесь так тихо. Боже мой. Что со мной происходит? Здесь так тихо. Венера. И Млечный Путь».
Нильс недоумевал — зачем Томмасо понадобилось, чтобы он это прослушал?
Здесь так тихо.
Между Кейптауном и Хайелитшей — Южная Африка
Большинство тех, кому довелось побывать в Африке, говорили потом об этом феномене — особенно те, кто ездил в глубь страны, подальше от туристов, жадности и неизбежных европейских телевизионщиков, снимающих фильм об окружающей мерзости. Речь о договоре со смертью. В сердце страны жизненная артерия пульсировала с настолько превосходящей человека силой, что ему позволено было выкарабкаться из болота; здесь ощущалась первобытность. Хотя за прошедшие с тех пор тысячелетия с нас успела смыться оригинальная краска, все-таки мы произошли отсюда, и это чувствуется. Земля. Слово «дом» приобретает новое значение.
Катрине расплакалась, когда попала в саванну впервые, расплакалась, как вернувшаяся домой блудная дочь, которой открыли объятия. Здесь она готова была умереть. Марк ее готовности не разделял. Он вырос в Африке, любил эти места, но вовсе не хотел пока умирать — поэтому и нанял для поездки охранников. Трое зулусов приехали после обеда. Они непрестанно широко улыбались — что бы Катрине им ни говорила, они заливисто смеялись.
У них были ручные пулеметы и винтовки, их звали Бобби, Майкл и Энди. У всех африканцев множество имен на разные случаи жизни, как у художников в Европе или Штатах. Есть имя для белых, есть настоящее имя — его они никогда не раскрывают и очень не любят, когда 0 нем спрашивают.
— Khayelitsha?
— Yes.
— Why do you want to go there? [78] — спросил один из них, заливаясь смехом. — Nothing there, nothing there, [79] — повторил он.
— Без этого действительно никак? — спросила Катрине, когда Марк сунул в бардачок запыленного пикапа пистолет.
— Cathy, — он обернулся и улыбнулся ей. Она терпеть не могла, когда ее называли Кэти. — This is not peaceful Scandinavia. This is South Africa. You need a gun… [80] — He исключено, что у него самые белые зубы на Земле.
— But… [81] — сказала она и запнулась, вернее, что-то в его взгляде заставило ее замолчать. Ему не нужно было даже произносить этого вслух, она слышала, что он думает: «Что может в этом понимать избалованная женщина из сказочной Дании?»
Эскорт африканцев ехал за ними, и Марк все время следил за тем, чтобы видеть их в зеркало.
— A murder, eh? [82] — сказал он.
Катрине улыбнулась и пожала плечами.
— I know. Lots of murders in South Africa. [83] — Она закурила и подумала, как прекрасно, что здесь можно курить сколько влезет, не встречая при этом осуждающих взглядов. Здесь смерть — часть жизни, она подходит совсем близко и ведет себя совершенно иначе, чем дома, где люди даже удивляются, когда смерть наконец постучит в дверь. Как будто им никогда не приходило в голову, что бал рано или поздно окончится.
Масса жизни и масса смерти — так обстоят дела в Африке. В Дании все наоборот: никто по большому счету не живет по-настоящему, а смерть не признана официально. Ни то ни се, ни рыба ни мясо, один долгий день сменяется другим без того, чтобы кто-то обращал на это внимание.
Она закашлялась — от местных сигарет першило в горле. Тяжелый выдался день: встречи, бесконечные телефонные переговоры, сто девять неотвеченных писем в почтовом ящике — и это утром, когда она только включила компьютер! Завтра будет то же самое.
— Где именно в Хайелитше? — спросил Марк. Голос звучал мужественно и шершаво. Это плюс. А минус — диалект, малосимпатичная смесь голландских и английских звуков.
Она протянула ему бумажку с точными координатами и примерным адресом. Пришлось повозиться и попросить помощи у компьютерщиков, чтобы перевести продиктованные Нильсом координаты в конкретный адрес.
— Ага, — сказал он, глядя на нее и искренне улыбаясь. В нем было все, чего недоставало Нильсу. Открытая душа, никаких необъяснимых смен настроения, никаких дыр в сознании, куда он рисковал упасть. Он просто был Марком — довольно привлекательным и немного раздражающим.
Они ехали по двенадцатиполосному шоссе со свежеуложенным черным асфальтом. Марк, прихлебывая кофе из картонного стаканчика, включил было радио, но тут же передумал и выключил его. Катрине обернулась. Энди, широко улыбаясь, помахал ей рукой из следующей за ними машины. За окном было не меньше тридцати градусов, совершенно сухой воздух, полный выхлопных газов, пыли и песка из саванны. Вокруг, насколько хватало глаз, теснились стройки. Высоченные краны маячили на горизонте, как жирафы-мутанты, разросшиеся до гротескных размеров из-за загрязнения природы. Дорожные работы, реконструкция мостов и проезжей части, потные рабочие, долбящие землю или бетон, какофония из сверл, асфальтовых катков.
— Ты слышала о Билле Шенкли? — спросил Марк, проезжая на только что загоревшийся красный свет.
— Нет.
— Это легендарный футбольный менеджер из Ливерпуля. Он как-то сказал что-то вроде: «Некоторые считают, что футбол — это вопрос жизни и смерти. Меня расстраивает такое представление, потому что, уверяю вас, футбол гораздо важнее». — Он засмеялся, не сводя с нее глаз. — И если взглянуть на то, что происходит сейчас в Южной Африке, за семь месяцев до чемпионата мира по футболу, приходится признать, что Шенкли был прав. Во имя маленького круглого кожаного мяча вся страна хочет измениться. По крайней мере внешне.
Катрине смотрела в окно.
Современный большой западный город сменялся — плавно, на полутонах — африканским городским пейзажем, привычным нам по телерепортажам: мрачные трущобы, мусор, жара, пыль и все прочее. Невозможно было понять, где именно началась Хайелитша. Граница проложена скорее в головах, чем на местности. Пересекаешь невидимую черту, и за ней не остается никакой надежды — только выживание и борьба за него. Ежедневная борьба за то, чтобы достать еды и воды и не пасть при этом жертвой какого-то случайного преступления. Каждый год в Южной Африке совершается около пятидесяти тысяч убийств. Каждые полминуты насилуют женщину.