Катрине сглотнула слюну. Я должна рассказать ей, что я не из Международной Амнистии, подумала она, но вслух произнесла:
— Лучше всего, наверное, если вы мне немного расскажете об этом деле.
— Он ее не убивал. Эту, с фабрики. Он ни в чем не виноват — как Матийсен и сказал.
— Кто?
— Матийсен, — повторила старуха, и складки у нее на лице и морщины на лбу разгладились при мысли о Матийсене. — Не was a good man. Не helped us. [91]
Старуха говорила торопливо и непонятно, Катрине сложно было разобрать слова.
— Мат…
— Матийсен. Адвокат моего сына. Йорис Матийсен.
— И что он? — спросила Катрине. — Это в его убийстве подозревают вашего сына?
— No! No! [92] — старуха покачала головой. — Матийсен умер здесь, в этом доме. Он хотел нам помочь.
Катрине перебила:
— Я не понимаю, адвокат что, умер здесь? Когда?
* * *
Прежде чем выслушать историю, Катрине сходила к машине за Марком.
— Она думает, что мы из Амнистии, — шепнула она ему. — Я не думаю, что мы должны отбирать у нее надежду.
Марк поначалу вежливо кивнул старухе, но понял, что та ничего не видит, и поздоровался вслух. Она говорила пылко, несмотря на то, что ей явно приходилось рассказывать эту историю уже много раз.
Ее сын, Бенни, работал на обувной фабрике в Дурбанвиле. Его уволили, и в последовавшей за этим потасовке дочь директора была убита ножом. Так рассказывала старуха. Бенни был обвинен в убийстве. Кто-то, чье имя Катрине не разобрала, говорил потом, что Бенни стоял в нескольких метрах от того места и никак не мог быть виновным. Однако дело оказалось для Бенни безнадежным: у него не было денег, чтобы нанять нормального адвоката.
— But then came Joris Mathijsen. [93]
Марк слышал это имя раньше. Матийсен был известен как один из членов Комиссии правды, которая в 1995–2000 годах работала над раскрытием преступлений режима апартеида. Деятельность комиссии разительно отличалась от деятельности других подобных организаций, потому что Комиссия правды не занималась наказаниями. Она предлагала амнистию всем преступникам, которые соглашались давать показания. Каждого, кто говорил правду, отпускали. Каким образом Матийсен, который давно уже выпал из официальной государственной системы, узнал о Бенни, — загадка. Старуха была не в курсе. Она знала только, что Бенни и Матийсен несколько раз встречались в тюрьме и что Бенни снова начал надеяться на благоприятный исход после разговоров с опытным защитником. 24 июля Матийсен приехал в отчий дом Бенни в Хайелитше. Он выпил со старухой чаю и обещал ей вызволить Бенни из тюрьмы.
— Не promised. Understand? [94]
Но когда адвокат уже собирался домой, он заметил вдруг какую-то тень во дворе за домом и вышел выяснить, в чем там дело. Старуха осталась внутри. Прошло несколько минут. Она не решалась выйти, но в конце концов все-таки осмелилась переступить порог и нашла Йориса Матийсена лежащим на спине, с разведенными в стороны руками. Он был мертв. Бенни же — за насилие, повлекшее за собой летальный исход, — приговорили к двадцати двум годам тюремного заключения, без права на освобождение с испытательным сроком.
Катрине чуть не расплакалась, увидев безнадежность на лице старухи. «Когда он выйдет из тюрьмы, я давно уже буду мертва». Катрине обещала помочь, на несколько секунд она и сама поверила в то, что работает в Амнистии. По крайней мере она обязательно свяжется с людьми оттуда, когда вернется домой, пообещала она себе.
Старуха посидела еще немного, потом с трудом поднялась и прошла несколько метров до двери, которую Катрине заметила только сейчас. Она толкнула дверь, и они ступили в грязный закрытый двор, прошли по нему тридцать-сорок метров и подошли к укрытому давно высохшими под палящим солнцем цветами месту. Там висела маленькая фотография адвоката. 26 апреля 1962-24 июля 2009.
Институт Нильса Бора, Копенгаген
Нильсборовская ночь. Все, кто работал в институте, знают, что это такое: бесконечная проведенная в здании ночь, тишина которой нарушается только легким жужжанием одного из многочисленных приборов или шорохом бумаги, на которую записывают результаты исследований. Кажется, что мысли никогда не покидают это здание, их не забирают с собой ученые, мысли остаются здесь, и чтобы вернуться к ним, приходится снова и снова возвращаться в институт. Исследуя кухню в поисках еды, Ханна почувствовала, как сильно скучала по этому месту. Мясной рулет и колбаса в нарезке, похоже, немного просрочены. К этому пора привыкнуть, физики никогда не были гурманами, тут уж ничего не поделаешь. На каждом столе в столовой всегда лежали карандаши и бумага — это было одно из обязательных правил, на случай, если вдохновение вдруг посетит кого-то во время обеда.
Ханна не услышала звонка телефона. Вам сообщение. Она набрала номер автоответчика.
— Одно новое сообщение, — сказал механический голос, за которым вступил голос Нильса: — Ханна… я только что говорил с Катрине… вы были правы насчет Хайелитши. Я понятия не имею, как, но все правильно — и дата, и место. Йорис Матийсен, известный адвокат. Все сходится. Я… я так устал, у меня был очень тяжелый день. Завтра поговорим. Вы умница.
После этих слов он положил трубку. Ханна улыбнулась. Да, конечно, она была права. И да, она действительно умница.
Силосная башня Карлсберг, Копенгаген
Из всех идиотских идей, когда-либо приходивших Нильсу в голову, последняя, безусловно, была вне конкуренции: послать Катрине в самую гущу едва ли не самых ужасных в мире трущоб во время тех самых рождественских каникул, которые они должны были провести вместе. Он говорил с ней уже трижды с тех пор — она была совершенно не в себе и никак не могла переварить впечатления. В какой-то момент во время последнего разговора ему захотелось на нее наорать. Сказать, что это с ней что-то не так. Что мир полон нищеты, смерти и ужаса, но Катрине никогда ничего этого не замечала, потому что жила в зданиях с дизайнерской мебелью и кондиционерами, потому что ее мир состоял только и исключительно из поверхностей. Мрамор, сталь, медь, алюминий — сияющий мир, совершенно игнорирующий тот факт, что где-то рядом существуют упадок и разорение. Этого он, правда, ей не сказал. Сказал только: «Прости, я понимаю, это было ужасно, попробуй выспаться».
Нильс еще продолжал прокручивать в уставшей голове воображаемую ссору, когда вошел в квартиру и почувствовал, что здесь кто-то побывал.