Привезли Эррола со связанными руками и ногами. Затащили его на крышу «линкольна», который установили под деревом. Набросили ему на шею веревочную петлю. А потом кто-то подошел и облил его бензином из канистры. Эррол посмотрел на него и произнес три слова — это было все, что он сказал с того момента, как его схватили. И это стало его последними словами на земле: «Не сжигайте меня».
Эррол Рич не просил ни отпустить его, ни избавить от повешения. Он этого не боялся. Но Эррол не хотел гореть. А потом, наверное, он посмотрел своим мучителям в глаза и увидел там то, чего было не избежать. И склонил голову. И стал молиться.
Ну, тут они перебросили веревку через толстую ветку и так резко ее натянули, что ему пришлось встать на цыпочки на крыше машины. Затем машина тронулась с места, и Эррол повис в воздухе, извиваясь и раскачиваясь. Кто-то поднес к нему зажженный факел. Они подпалили повешенного и слушали, как он вопил. Эррол кричал до тех пор, пока не сгорели его легкие. И тогда он умер.
Это случилось в девять часов десять минут, июльским вечером, на расстоянии не менее трех миль от нашего дома, как раз на противоположной стороне города. Так вот, в девять часов десять минут моя бабушка Люси вдруг встала со своего кресла около радиоприемника. В это время я сидел, примостившись у ее ног. Остальные домашние были кто у себя в спальнях, кто на кухне. Только я сидел с ней. Люси сразу направилась к двери и вышла в ночь прямо в том, в чем была — одетая в одну ночную рубашку с накинутой шалью. Она пристально вглядывалась в деревья. Я шел за ней, поминутно спрашивая: «Бабушка, что случилось?» Но она ничего не отвечала, просто продолжала идти. И шла так, пока до конца леса не осталось менее десяти футов. Тогда она внезапно остановилась.
Впереди нас темноту между деревьями пронизывал свет. Это напоминало пятно от лунных лучей, но на небе луны не было, и остальной лес стоял совершенно темный.
Я повернулся к бабушке Люси и посмотрел ей в глаза...
Луис замолчал и на мгновение зажмурился, как человек, который вспомнил о давно позабытой боли.
— ...В ее глазах отражался огонь. В зрачках, в самой глубине черноты, в самом середине я различал языки пламени. И видел горящего мужчину так же отчетливо, как будто он находился прямо перед нами. Но, когда я оглянулся, вокруг были только темнота да светящееся пятно, и больше ничего.
И Люси сказала: «Бедный мальчик, бедный мальчик». А потом заплакала. В то время, пока она плакала, ее горе и слезы как бы тушили языки пламени — силуэт пылающего мужчины в ее глазах стал постепенно таять, а затем совсем исчез. И пятно света в лесу тоже растворилось в темноте.
Люси никогда об этом случае никому не рассказывала. И мне запретила болтать лишнее. Но, как мне кажется, моя мать знала. По крайней мере, мама догадывалась, что у Люси был особенный, редкий среди людей дар: она могла находить тени умерших, причем в таких местах, где никто их не обнаруживал и даже не искал. А еще она видела призраки, двигающиеся сквозь предметы; то есть те же тени умерших...
Луис умолк, а потом мягко спросил:
— Ты это видел, Берд? Призраки?
Я почувствовал холод в кончиках пальцев рук и ног.
— Не знаю.
— Я припоминаю, что происходило с тобой в Луизиане, Берд. Ты просто прозревал случившееся, и этого, кроме тебя, никто не видел. Я точно знаю. И сейчас чувствую нечто подобное вокруг тебя. Но пусть оно тебя не пугает.
Я медленно, неуверенно покачал головой. Невозможно утверждать то, во что сам не веришь. Сам я думал — или надеялся, — что нахожусь в состоянии горя, погружен в депрессию, что потеря жены и ребенка как-то сказались на моем разуме. Рассудок мой определенно пострадал, эмоционально и психологически я был не в себе; на меня в особенности влияло чувство вины, оно накладывало такой сильный отпечаток, что меня преследовали образы погибших, порождаемые моим больным воображением. Хотя я впервые увидел призраки Дженнифер и Сьюзен после встречи р тетушкой Марией Агуиллард в Луизиане; после того, как она рассказала мне подробно, что именно с ними случилось; этого она, совершенно точно, не могла прежде знать. Остальные видения появились позже. Они приходили ко мне и разговаривали со мной во сне.
Сейчас, хотя я уже видел Риту и Дональда после их гибели, встречался с тенью моей дочери Дженни, чувствовал на своем плече руку Сьюзен, у меня все еще оставалась надежда, что это результат воздействия на сознание приближающейся годовщины смерти моих родных: неизбывное горе прокралось в тайники моего мозга и снова стало меня беспокоить. А может, это результат скрытого чувства вины, которое я мог испытывать из-за желания быть с Рейчел Вулф, попробовать начать с ней все сначала.
Есть такая форма нарколепсии, при которой пациент страдает от дневных снов: видения в быстрой стадии сна возникают в течение дня, причем они очень отчетливые, неотличимые от яви. В результате то, что происходит во сне, и то, что существует в реальном мире, как бы сталкиваются между собой и смешиваются.
Какое-то время мне казалось, что я стал жертвой подобного недуга. Но в глубине души я знал: дело не в этом. Во мне действительно сошлись два мира, однако границы их не совпадали с границей между бодрствованием и сном.
Я тихо рассказывал об этом Луису, а он пристально смотрел на меня со своего стула в углу комнаты, явно испытывая некоторое смущение и от своих неожиданных излияний, и от того, что ему приходится выслушивать мои признания.
— ...Может быть, это просто кошмары, и все. И со временем вещи встанут на свои места. Думаю, все будет нормально, Луис. Спасибо тебе.
Он еще раз внимательно посмотрел на меня, после чего встал со стула и подошел к двери.
— В любое время я в твоем распоряжении, — произнес Луис, стоя в дверях. Немного помолчал и добавил:
— Я не суеверный человек, Верди. На этот счет не сомневайся. Вместе с тем я знаю, что случилось этой ночью. Чувствую запах тления и сейчас. И чувствовал запах тлеющих листьев в ночи...
С этими словами он отправился в свой номер.
Ветер стих, но снег продолжал падать, снежинки превращались в изморозь на моем окне. Я смотрел на причудливые узоры и думал о внучках Шерри Ленсинг, о Рите Фэррис, о Гарри Чуте. Мне очень не хотелось, чтобы Эллен Коул и Билли Перде присоединились к ним. Я всей душой желал сохранить их в живых.
Чтобы как-то отвлечься, я взял в руки книгу: попытался закончить чтение биографии графа Рочестера, который неистово кутил и увивался за женщинами в эпоху Карла II и писал великолепные стихи при этом. Пока дочитывал последние страницы, лежа на постели, желтый свет бра освещал лишь книгу, и в темноте комнаты накапливалось тепло... Предположительно в 1676 году Рочестер был вовлечен в убийство коннетабля, и ему пришлось скрываться. Он выдал себя за врача, назвавшись «доктором Александром Бендо», и взялся продавать лондонским простофилям снадобья из глины, мыла, сажи и кусочков каменных стен, причем ни один из покупателей никогда не догадывался о настоящем имени человека, которому они доверяли свои самые интимные тайны и самые интимные части тела собственных жен.