Глаза Насера Делиля покраснели и были обведены кругами. Сначала он не видел ничего, кроме черного силуэта, двигающегося взад-вперед около него. Делиль только моргал, но ничего не мог рассмотреть, потому что вместо лица у того был огромный сверкающий глаз.
— Кто вы?
Тень перестала двигаться, но не отвечала. Насер опустил глаза, чтобы привыкнуть к свету.
Ему было не по себе. Он испытывал холод, голод. Стыд. Страх.
Наконец пленник поднял голову, бросил взгляд на тарелку, потом на силуэт своего палача. Очевидно, перед ним стоял человек. Из его черного комбинезона выходил провод, теряющийся где-то в живом свечении, заменяющем ему голову, под густой шевелюрой. Вероятно, он переговаривался с другими людьми, находившимися снаружи.
Прошло какое-то время, ни слова не было произнесено.
Делиль не выдержал первым:
— Который час?
На этот раз незнакомец ответил:
— English. [96]
— What… time? [97]
Первый прокол.
— Двенадцать.
Тень жестом указала на тарелку с сандвичем:
— Tuna. [98]
Потом на бутылку:
— Water. [99]
Линкс видел, как пленник, все еще избегая смотреть на свет фонаря на его лбу, переводит глаза с еды на питье. Искушение. «The Pixies» в его правом ухе поочередно подхватывали куски «Surfer Rosa». [100] Ливанец опасался, и не без причин. Теперь он разглядывал крышку бутылки. Она была нетронута.
Что вовсе не означало, что жидкость в ней не «улучшена».
Агент заранее впрыснул туда разбавленный до средней концентрации раствор таблеток экстази. У самого основания горлышка. Со временем у него вошло в привычку использовать этот рецепт. Наркотик не заставит пленника говорить, этим достоинством он не обладает. В такой дозе Делиль даже не поймет, что кое-что проглотил. Это просто сделает его немного общительней.
Процесс деградации, который запустил агент, довершит остальное.
В конце концов Насер сначала набросился на воду, а потом на сандвич.
Второй прокол.
Минуты две-три агент внимал звучанию гитарных аккордов, не отвечая на нескончаемые вопросы заключенного. Погрузившись в музыку, он едва слышал, как тот жует. Зрелище полного рта ливанца с испачканными хлебом, майонезом и тунцом зубами порядком поднадоело ему.
Когда Делиль уже заканчивал есть, Линкс подобрал с полу и положил на стол довольно плотный картонный конверт, прежде остававшийся вне поля зрения. На лицевой стороне, на виду, можно было прочесть написанные красным фломастером буквы: «Мишель Хаммуд a.k.a. [101] Насер Делиль a.k.a. Абу эль-Калам».
Выключив запись, он наклонился вперед:
— Do you have any idea why you are here? [102]
Глаза Насера выдавали острый приступ панического страха. Он затряс головой. Неистово.
— We are going to talk about you and your life… For as long as we need to. — И добавил: — If you ask me, the longer, the better. [103]
Ружар заметил, что Амель отвлеклась. Она рассеянно любовалась видом на Монмартрский холм, открывающимся за широкой застекленной стеной.
Часы журналиста показывали пять минут первого. Пора сделать паузу.
— Сегодня не жарко: солнца нет.
Они вот уже три часа трудились над зафиксированным на пленке и бумаге отчетом о состоявшейся в конце августа в предместье Парижа конференции. Оратор, кстати герой следующей книги Ружара, делился своими соображениями относительно Французской Республики, которую ислам готов уважать при условии внедрения его принципов в ее учреждения.
— И все равно хорошо.
— Здесь перед ремонтом была швейная мастерская. Моя жена купила это помещение в середине восьмидесятых: тогда никто не хотел жить в таком простецком районе. Селиться дальше девятого округа было не в моде. К тому же благодаря кризису недвижимость стоила гроши. — Они сидели в мансарде над гостиной квартиры-студии Ружаров. — Пойду сделаю кофе. Потом еще часик поработаем, и все. У меня на вечер назначены встречи. Но прежде перекусим где-нибудь поблизости. Я приглашаю. Идет?
Амель с улыбкой кивнула. Когда журналист вышел, она раскрыла одну из газет, валявшихся на его столе. У Ружара были почти все. Мечта.
АФГАНИСТАН: ЗАКУЛИСНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ. — БЕН ЛАДЕН ПОД КОНТРОЛЕМ ТАЛИБОВ? БЫВШИЙ КОРОЛЬ В ИЗГНАНИИ ПЛАНИРУЕТ ВОЗВРАЩЕНИЕ…
Сегодня утром она думала о своих родителях. Главным образом о матери, так и не простившей ей замужество. По странному стечению обстоятельств традиция и обычаи, некогда разделившие мать и дочь, теперь снова их сближали. От этого становилось только хуже, ибо по иронии судьбы невидимая стена, вставшая между ними, тоже укреплялась из-за этой вновь обретенной близости.
СВИДЕТЕЛЬСТВО: МОЛОДАЯ ФРАНЦУЖЕНКА, ИСЧЕЗНУВШАЯ 11 СЕНТЯБРЯ, ПОЯВИЛАСЬ ПОСЛЕ ДОЛГИХ ДНЕЙ МОЛЧАНИЯ / ЭВАКУАЦИЯ С ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНИ: ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА…
Разрыв окончательный. За полгода никаких попыток к сближению. Только отец и сестра тайком поддерживали связь с Амель. Но никогда к ней не приходили. К ним. К нему. Амель и Сильвен по-прежнему жили в его квартире, и порой, несмотря на все внимание мужа, она чувствовала себя там чужой.
ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ ОБЩЕСТВ ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ: СЕГОДНЯ НАЧАЛИСЬ ПЕРВЫЕ СУДЕБНЫЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВА / ВЗРЫВ НА ЗАВОДЕ: ХАОС И НЕРАЗБЕРИХА…
Сам того не ведая, Ружар толкал ее на трудный и тернистый путь. Но при этом он дал ей первую настоящую работу и, возможно, новые перспективы. Позицию журналиста нельзя было считать беспристрастной, она обуславливалась текущим моментом — профессия обязывает. Однако его осведомленность в области ислама выходила далеко за пределы одних только представлений о феномене исламизма.
Эти глубокие знания сочетались у Ружара с распространяющимся на всех фундаменталистов неприятием главенства какой бы то ни было религии. Он не проповедовал, ничего не навязывал, просто предлагал иное прочтение. А ее дело — в документах, над которыми он предлагал ей корпеть, обнаружить истину за лицемерием; опасность, скрытую под убедительными речами; заградительные блоки в самой проповеди об открытости. Подвергнуть разоблачению такийя — исламское искусство эзопова языка, служащего для сокрытия своей веры и убеждений во избежание гонений.