За прошедшие годы Макс часто думал о сестре, пытался представить себе похитившего ее преступника, но никогда не видел в этой роли отца. Да, тогда Унгемаха-старшего ненадолго арестовали и допрашивали, но Макс почти забыл об этом, кроме того, ему, пятнадцатилетнему мальчишке, и в голову не могло прийти, что его отец…
Неужели это возможно?
Произошел несчастный случай, и отец, поддавшись панике, спрятал труп Сины.
Или отец, пьяный в стельку, сам убил девочку?
При мысли об этом Максу стало плохо.
Нет! Этого просто не может быть. Да, его отец был эгоистичной сволочью и алкоголиком и стал таким не только после того, как потерял работу. Он и до этого напивался каждые выходные. Но до несчастного случая на заводе отец, выпив, не становился агрессивным, во всяком случае, настолько агрессивным.
Может быть, эта история так сильно изменила его, что он готов был сорвать злость на родной дочери? Может быть, он считал ее виноватой во всем, потому что она родилась слепой?
Макс побежал еще быстрее.
Все тело ныло.
Он сосредоточился на боли, на дыхании, на ритме, потому что не хотел думать об этих подозрениях, мучивших его сильнее физической боли. И в то же время Унгемах понимал, что теперь эти вопросы не исчезнут, будут разъедать его душу, истязать его до тех пор, пока пути назад уже не будет.
— Господин Кюль! — позвал Адамек.
Франциска приготовилась к погоне, но Кюль остановился на месте и, повернувшись, посмотрел на них. Очевидно, он сразу узнал в них полицейских и обмер. Казалось, его тело скукожилось под взглядом Пауля.
— Вы Детлеф Кюль? — осведомился Адамек, подходя к подозреваемому на расстояние два метра.
Мужчина кивнул.
— Да, это я. Что-то случилось?
Кюль был приземистым толстяком, ростом не выше метра семидесяти, с сутулой спиной и огромной головой. Жидкие черные волосы с проседью обрамляли круглую лысину на затылке, оттопыренные уши отливали розовым в лучах света. Над ремнем брюк выпирал объемистый живот, да и вообще, состоял этот тип скорее из жира, чем из мышц. На нем были синие джинсы, черная футболка, кеды и распахнутая ветровка. Франциска внимательно наблюдала за реакцией Кюля, раздумывая о том, мог ли подобный человек, никем не замеченный, пролезть в интернат, а потом скрыться с места преступления. Она не верила в это, но опыт подсказывал Готтлоб, что подобные типы прекрасно умеют притворяться. Плохие парни часто достигают мастерства в искусстве лицемерия.
Кюль отвел глаза, словно осознавая, что Франциска поймет о нем все, если встретится с ним взглядом.
Адамек показал подозреваемому свое удостоверение, и Детлеф застонал.
— Ну вот, опять! — Он оглянулся. — Не знаю, что там у вас произошло, но я этого не делал.
— Мы тут как раз для того, чтобы это выяснить, — заявила Франциска. — И если вы пригласите нас к себе в квартиру, мы сможем быстро прояснить все недоразумения, вместо того чтобы стоять тут, пока вся округа не сбежится поглазеть.
Кюль презрительно фыркнул.
— Вы же сами не верите в то, что говорите. В этот самый момент на нас пялится человек сто, и все они знают, что вы легавые. Просто позвонить мне вы не могли, да?
— Ой-ой-ой, я сейчас подохну от сочувствия, — прошипел Адамек. — Увольте нас от этой болтовни. Давайте зайдем внутрь.
Кюль с ненавистью посмотрел на Пауля, и Франциска, хотя и не до конца поняла, что же она увидела в этом взгляде, отринула свое изначальное впечатление об этом парне. Он не такой уж и рохля, каким кажется. За глуповатой внешностью скрывается острый ум. Этот взгляд не напугал Готтлоб, но она поняла, что нужно быть осторожнее. «Не следует недооценивать этого типа», — подумала Франциска.
— Ну хорошо, проходите. Выбора у меня все равно нет! — Повернувшись, Кюль пошел вперед.
Франциска с Паулем последовали за ним.
Готтлоб покосилась на фасад высотного здания. Кюль был прав, почти у каждого окна виднелось чье-то лицо. Местные жители без зазрения совести пялились на происходящее.
В коридоре в нос Франциске ударила отвратительная вонь, чудовищная смесь запаха прокисшей пищи и мочи. Наверное, к этому зловонию можно привыкнуть, если долго прожить здесь, но желудок Готтлоб взбунтовался. Если она верно истолковала выражение лица Пауля, то и ему было не легче. Хорошо, что они так и не пообедали.
— Поедем на лифте, моя квартира на восьмом этаже, — Кюль первым вошел в пустую кабину, четвертую и последнюю в ряду лифтов.
Тут запах был еще интенсивнее. Казалось, он проникает в поры кожи, пропитывая собой тело. Франциска прибегла к давно опробованному трюку: уставилась на пол, представляя себе, что стоит на сходнях перед озером и смотрит на волны. Это помогало ей справляться с приступами клаустрофобии.
Когда лифт остановился на восьмом этаже, она первой выскочила наружу и глубоко вдохнула — теперь запах уже не имел такого значения.
Они пошли по длинному коридору без окон. За дверями квартир играла восточная музыка, пол был потрепанным и грязным, облупившуюся краску на стенах едва ли украшали граффити.
Открыв дверь в свою квартиру, Кюль прошел внутрь и, не дожидаясь гостей, забежал в гостиную и распахнул окно.
Адамек и Франциска последовали за подозреваемым.
— Ненавижу эту вонь! — Кюль внимательно смотрел на полицейских.
Готтлоб понимающе кивнула. Впрочем, в квартире пахло иначе. Тут было немного душно, но никаких запахов не чувствовалось, кроме разве что освежителя со слабым ароматом сирени.
— Ну, и чего вы от меня хотите? — осведомился Кюль, переводя взгляд с Пауля на Франциску. В его голосе не было ни неприязни, ни услужливости, только полная покорность судьбе.
— Мы можем присесть?
Вздохнув, Кюль прошел к потрепанной софе в углу и демонстративно уселся.
— Ну хорошо, раз уж это займет столько времени…
Франциска устроилась на стуле, а Пауль примостился на подлокотнике кресла. Он не хотел сидеть на уровне глаз этого типа.
— Все зависит от вас.
Кюль кивнул.
— Знаете, что? Вам не нужно долго разглагольствовать. Вы пришли сюда, потому что где-то похитили или изнасиловали ребенка и компьютер выдал вам мое имя. Теперь мне нужно подтвердить, что у меня есть алиби на определенное время, иначе я подпадаю под подозрение. Правильно?
— А знаете, что самое омерзительное, господин Кюль? — Пауль встал. — Что такие типы, как вы, растлевавшие маленьких детей, вообще получают возможность оправдываться перед такими, как мы, а не проводят остаток жизни в тюрьме. Так у вас было бы самое лучшее алиби в мире. Вы думали об этом?
Кюль хотел что-то возразить им, наверное, рассказать о своем прошлом, о душевной болезни, о травмах детства, но Франциска махнула рукой, приказывая ему замолчать.