Вместе с миссис Ларсен Труит переехал в старый дом. Поселился в спальне, где спал мальчиком, улегся на узкую железную кровать. Остроконечное окно было обращено к звездам. На вилле Труит боялся призраков. Надеялся, что убежал от них.
Каждое утро он просыпался в беспокойстве за жену. Отправлялся в большой дом, проводил с Кэтрин дни, и она терпеливо объясняла ему то, что он запамятовал. Она кормила его супом из ложки, купала в теплой ванне, и озноб на пять минут отступал. Ральф приходил к ней за инъекцией морфия, и она капала яд в его пищу, на щетку для волос, на одежду. Он не мог терпеть прикосновения ткани к телу. В некоторые моменты он вспоминал, что с ним делают, но тут же забывал. Он никогда ни в чем не винил Кэтрин.
После ужина и чтения у камина его укутывали в шали, и миссис Ларсен осторожно и медленно увозила его домой. Ненавистный взгляд служанки пронзал Кэтрин сердце. Она долго шла по темным полям, поднималась по ступеням старого фермерского дома и до утра сидела возле кровати Ральфа. Если он просыпался, брала его за руку, вытирала лоб мягкой теплой тканью, называла по его просьбе имена мертвых и живых, являвшихся к нему по ночам. Еще до восхода солнца она надевала пальто и возвращалась на виллу — поспать немного, а потом приходил он. Труит не соображал, где находится, не понимал, куда сесть, и иногда не узнавал ее.
Наконец Ральф созрел. Он хотел умереть. Но Кэтрин все еще не решалась. И вдруг поняла, что не сможет этого сделать.
Он сидел на стуле в музыкальной комнате. Она заткнула ему уши ватой, потому что любой шум доводил его до неистовства, и опустилась перед ним на колени.
Кэтрин с трудом переносила свою греховность, страдания мужа, его терпеливое согласие на все. Она положила голову Ральфу на колени и тихо сказала, глядя в его усталое лицо:
— Все пропало. Я не могу этого сделать.
— Что сделать?
— Ты все, что у меня есть. Ты мой мир, и я не могу сделать это с тобой. Я слишком тебя люблю. Мне стыдно, когда ты смотришь на меня. Возьми меня за руку. Все прекратится. Ты будешь жить. Я сделаю тебя здоровым.
Ральф глядел на жену, его лицо излучало сплошную доброту.
— Если ты умрешь, я буду тосковать всю жизнь. Горевать по тебе, когда меня поведут вешать, когда наденут петлю на шею.
— Но я хочу умереть. Сделай это.
— Нет. Ты думаешь, что хочешь, но это не так.
— Антонио…
— Он приедет. Обещаю. Он приедет. Я с тобой. Живи для меня.
Ральф дотронулся до ее волос. Подержал прядь между большим и указательным пальцем.
Он любит ее. Он будет жить.
Возможно, под конец прольется свет. Может, из тьмы есть выход. Кэтрин на это надеялась. Она очень устала.
Она послала Антонио телеграмму: «Приезжай немедленно». Вот и все, что она написала.
Кэтрин ухаживала за мужем так заботливо, как только могла. Заворачивала его руки и тело в марлю, смоченную в бальзаме. Лечила жуткие гнойники. Кожа у него чесалась и горела, и мазь облегчала мучения. Его лицо Кэтрин покрывала марлевой повязкой. Кожа сходила пластами. Она затыкала ему уши, затем накладывала на глаза вату, а потом надевала черные очки. Звук и свет были для него невыносимы, шум шагов вызывал невероятные страдания. Она приклеила на подошвы туфель шерсть, и ее шагов на мраморных полах стало неслышно. Задернула занавески на окнах, не пропуская в дом свет и звуки, и опустила гардины, убрав от Ральфа белый мир. Она привязывала его к креслу бархатными шнурками, когда беспокойство и деменция не давали ему сидеть спокойно.
Еще Кэтрин выбросила его бритву, бритву его отца, серебряную щетку для волос, привезенную из Италии. Сожгла простыни, всю одежду мужа, туфли, банные полотенца, свои ночные рубашки. Сожгла ковер, тяжелый шелковый полог, висевший над кроватью. Сожгла и закопала все, до чего он, возможно, дотрагивался, что могло хранить мельчайший след белого порошка. Даже дым от костра был наполнен ядом. А ведь все чего Ральф касался, касалась и она. Он пил свою воду, а после целовал ее ядовитыми губами.
Голубой флакон Кэтрин унесла в лес, вылила яд на камни, подальше от воды и от мест, где летом могли пастись овцы, подальше от гнездовий птиц. Она не желала вреда ни одному живому существу.
Мужа она поила теплым молоком, чтобы вызвать рвоту и усмирить озноб. Давала ему воду с соком лайма, вбиравшую в себя яд. Укутывала его в меха и одеяла, подносила тазик, в который его рвало. При этом она ни разу не поморщилась.
Как-то Кэтрин обратилась к миссис Ларсен.
— Я не верю врачу. Ральф действительно был болен. Но мы можем его вылечить, ведь однажды у нас получилось.
— А что с ним?
— Даже не представляю. Но думаю, врач ошибается. Это не рак. Мой отец умер от рака, и у него все было по-другому. Ральф понимает, что происходит вокруг. А мой отец под конец совсем выжил из ума. У Ральфа с головой все в порядке. Еще моя сестра однажды болела. Мы давали ей молоко и яичные белки, вызывали рвоту. Кормите его этим. Он все время мерзнет. Постарайтесь его согреть. Что еще можно сделать?
— Надо спросить стариков… в полях есть растения для исцеления ран. Для устранения нарывов.
— Тогда надо к ним обратиться. Сделаем все возможное. Сейчас зима. С травами будет трудно. Присмотрите за ним. Я поеду в Чикаго и найду врача. Настоящего. Посоветуюсь, как быть.
Кэтрин отправилась в Чикаго, к бедной печальной Индии. Кузина выглядела так же, как на снимке. Это ее Ральф Труит выбрал из всех претенденток. Она сама могла бы ходить в шелковых платьях по мраморным залам. Индия никогда не узнает, куда подевалась ее фотография. Не узнает, что могла бы стать уважаемой хозяйкой большого мраморного дворца. Возможно, Труит был бы с ней счастлив. Он бы не умирал сейчас, если бы с ним была Индия.
Кэтрин всегда любила кузину, ей нравились ее застенчивость и отсутствие амбиций. Она хотела бы рассказать, что Ральф Труит заметил ее фотографию и влюбился. Увидел и сразу потерял голову. Ведь Индия сделала бы все не так, как Кэтрин, зная, что любима.
Ее легко было обмануть. Кэтрин заверила кузину, что всегда хотела иметь ее снимок — такое вот сентиментальное желание. Она уговорила застенчивую Индию позировать перед фотографом.
Так что не составляло труда внушить Индии то, что нужно. Долгие годы она наблюдала за жизнью других людей, смотрела в витрины магазинов, изучала, примечала и все откладывала в памяти. Это защищало ее от одиночества, от уродливых мужчин и печальной судьбы.
Кузина обняла Кэтрин. Протянула руку. Она слушала длинную лживую историю Кэтрин, кивала, а потом взяла свою шляпу, пальто и произнесла:
— Поехали в центр.
Чикаго превосходил Сент-Луис шумом и толчеей. Они долго плутали по большим и маленьким улицам и пришли в чайна-таун, в магазинчик с грязными витринами. Китаец вежливо поклонился и выслушал Кэтрин. При слове «мышьяк» воздух в комнате на мгновение замер. Кэтрин подумала, что сейчас закричит, признается в преступлении, однако продолжила, словно ничего не случилось. Воздух снова стал вращаться. Индия вздохнула, колесики завращались, часы затикали