Внезапно одна из крачек метнулась вниз. Она пронеслась настолько близко к нам, что мы почувствовали ветер от ее крыльев, и тут же раздался оглушительный крик: и-и-и!
— Господи, — пробормотал Мортен.
— Какие-то они сегодня странные, — сказала я.
— А им наверняка кажемся странными мы, — возразил Йенс. — Ведь это птичий остров. У них здесь в расщелинах гнезда с птенцами. Вот они и хотят отогнать нас подальше. Но придется им потерпеть нас до утра.
Мы продолжали сидеть, и вскоре нас окружило целое облако кричащих крачек. Они не причиняли нам зла, просто летали вокруг наших голов и кружили друг с другом, каждая придерживалась своей траектории, словно планеты в сложной солнечной системе. Одна из них выпустила белую кляксу на плечо Мортена. Йенс засмеялся, и все остальные тоже захохотали. Мы сидели среди машущих крыльев, согнувшись и закрыв руками головы, и смеялись.
Вдруг третий парень вскрикнул. С его головы вспорхнула птица. Обыкновенная крачка, но на близком расстоянии она казалась куда крупнее. Ее крылья нагнетали резкие волны ночного воздуха, и на миг мы ощутили ее запах — сырой рыбы, птичьего помета и перьев.
— Она клюнула меня в башку! — вскрикнул парень.
Мы перебежали через горы в другую расселину. Птицы перелетели следом и продолжали кружить над нами, но теперь уже немного поодаль.
— Наверное, мы сидели рядом с каким-нибудь гнездом, — предположил Йенс. — Как там твоя башка?
Мы осмотрели голову парня, но ран не обнаружили.
— Я просто здорово перепугался, — пробормотал он.
Серые чайки сидели на скалах совсем рядом с нами. Они смотрели на нас, но не подлетали.
— Видите, какие гадкие у них глаза? — произнес Мортен. — Прямо хищные. Черт подери! По-моему, они какие-то мерзкие.
— Наверняка они думают то же самое о тебе, — ответил Йенс.
— Ну и ладно, я все равно пошел спать, — сообщил Мортен. — Это уже начинает отдавать Хичкоком.
Они с парнем, которого клюнули в голову, встали и ушли. А мы с Йенсом остались сидеть.
Ночь была светлой и удивительно тихой. Над морем было вообще не темнее, чем в пасмурный день, и вода казалась матовой, с металлическим отливом.
Раньше между мной и Йенсом сидел Мортен, а теперь там образовалось пустое пространство. Мы его постепенно уничтожили, передвигаясь в процессе разговора поближе друг к другу. Йенс сидел, положив руку на согнутое колено, и, глядя на очертания его руки на фоне моря, я вспомнила, как любовалась рукой Анн-Мари в палатке, во время нашего послеобеденного отдыха. Длинные пальцы, узкое запястье. Руки у них были совершенно одинаковые.
Я потихоньку взглянула на его лицо. Он смотрел на море и был настолько поглощен собственной болтовней, что не замечал, как я его рассматриваю. Только теперь, когда серые сумерки стерли все отвлекающие детали, я увидела, насколько они с Анн-Мари похожи. Волосы у него были чуть потемнее, но в остальном все то же: такие же темные брови, скулы, правильной формы рот.
Он повернулся ко мне, и наши взгляды встретились. Он обхватил меня рукой и прижал к себе, поглаживая по плечу.
— Замерзла? — спросил он.
— Нет, — соврала я.
— У тебя мурашки. Я же чувствую, что у тебя все волоски на руках приподнялись.
— А я не чувствую.
— Я притащу свой спальник, и мы в него залезем. Можем сегодня поспать здесь. Это куда приятнее, чем париться в палатке.
Йенс исчез за скалами и вернулся с одним из тяжелых спальников защитного цвета, принадлежавших семейству Гаттманов. Йенс вытащил его из чехла, разложил на горе и немного задумался, осматриваясь. Он перетаскивал спальник взад и вперед, выбирая на горе подходящее место.
— Думаю, так будет хорошо. Как считаешь?
Эта торжественность меня немного испугала. Йенс расстегнул молнию, улегся и подал мне знак залезать следом.
— Мне не хватит места, — сказала я.
— Попробуй, и увидим.
Мне пришлось заползти вплотную к нему. Йенс помогал, одной рукой прижимая меня к себе, а другой застегивая у меня за спиной молнию.
— Вот видишь. Получилось, — торжествующе заявил он.
Спальный мешок был теплым и полным всяких запахов. Он пах солью, землей и травой, а еще хранил остатки запахов различных приключений. Лицо Йенса оказалось так близко к моему, что когда он меня поцеловал, это показалось совершенно естественным.
Спальный мешок выступал в роли внешней силы, которая мягко, но решительно прижимала наши тела друг к другу. Отстраниться было невозможно. Мы плотно соприкасались губами, грудью и бедрами. Сердце у меня колотилось так сильно, что казалось чем-то чужеродным, неким зверьком, запертым у меня в грудной клетке. Язык Йенса заполнил мой рот так, будто бы находился там всегда. Его нога с легкостью проскользнула между моими, как будто ей там было самое место. Наши телесные границы растворились. Мы оба превратились в какую-то единую густую, теплую массу, заполнявшую спальник.
Тут я вдруг услышала отрывистый крик. Я открыла глаза и увидела большую серую чайку, опустившуюся на скалу чуть сбоку от нас. Йенс расстегнул мои джинсы и начал их стаскивать. Чайка сидела метрах в двух от нас и с такого близкого расстояния казалась просто огромной. Она смотрела на нас, и в полумраке я отчетливо различала ее глаз, такой чужой и враждебный. Он был так не похож на надежные карие глаза собак и лошадей, он не имел ничего общего с желтовато-зеленой загадочностью кошачьих глаз или живым блеском черных бусинок глаз мышей и хомяков. Этот водянистый взгляд леденил душу, он мог показаться злым, но был где-то за гранью зла, за гранью всего человеческого и постижимого. Прямо как окно в пустоту и мрак.
Чайка раскрыла клюв, задрала голову и снова крикнула. Этот крик заставил меня приподняться, отъединиться от нашего общего сиропообразного тела, и я как будто бы со стороны взглянула на парочку в спальном мешке. Парочка показалась мне нелепой, и я почувствовала, что не хочу иметь с ней ничего общего.
— В чем дело? — Губы Йенса находились где-то у моей шеи. — Опять птицы?
В спальнике сразу сделалось чересчур жарко и тесно. Мое тело вновь стало моим. Я расстегнула молнию и выбралась наружу. Оголенный низ живота обдало прохладным ночным воздухом, и я поспешно натянула трусы и джинсы.
Чайка вспорхнула и отлетела на несколько метров.
Я села на скалу и посмотрела на море.
— Уже светает, — сказала я.
От палаток с другой стороны острова не доносилось ни звука. И только тут я осознала, что всю ночь оттуда слышался смех, крики и музыка транзистора. А теперь смолкли и птицы.
Рассветало, и я сидела, наблюдая, как мир постепенно меняет краски. Он становился не из темного светлым, а из черно-белого цветным, из матового сверкающим. Море снова заблестело, скалы опять окрасились в розовый и абрикосовый. Клювы чаек, маленькой взъерошенной стайкой сидящих на воде, стали кроваво-красными, теперь, наконец, птицы закрыли рты и молчали.