Передо мной останавливается парнишка и спрашивает, как пройти на площадь. Точнее, подростков трое — мальчик и две девочки. Все в черном. Моя первая мысль — готы. Но потом я понимаю: разумеется, это юные колдуны. Иначе зачем написано на футболке одной из девочек — «Благословенны будьте»?
Я показываю направление:
— Идите по дороге из желтого кирпича.
На самом деле это просто дорожная разметка на мостовой, и она красная, а не желтая, но дети понимают меня правильно. Мимо проходит мужчина в маске Франкенштейна и раздает листовки. Я хочу позвать сценариста, но здесь не съемочная площадка. Рядом приостанавливается патрульная машина, полицейский смотрит сначала на детей, потом на меня. Мальчик замечает изображение ведьмы на дверце и оттопыривает большой палец. Франкенштейн протягивает нам рекламные листовки очередной «Экскурсии с привидениями» и гулко чихает. «Универсальные туры без бюджета», как выражается Бизер. Брат говорил, что в прошлом году Салем попытался избавиться от имиджа «города ведьм». Городской совет хотел издать указ и ограничить строительство «домов с привидениями». Судя по всему, ничего не вышло.
Одна из девочек, пониже ростом, вытягивает шею так, что хрустят позвонки. На затылке вытатуирован кельтский узел. Кожа бледная, и волосы кажутся слишком темными.
— Ну, пошли, — говорит она парню, хватает его за руку и тащит прочь.
— Спасибо, — отзывается тот.
Наши взгляды встречаются, и мальчик улыбается. Девочка становится между нами, разворачивая его, будто корабль на буксире, который должен следовать точно по курсу. Я иду за ними, в ту же сторону, к дому Евы, но на безопасном расстоянии, чтобы девочка не подумала, что я положила глаз на ее спутника.
До площади идти далеко. Я слышу музыку раньше, чем вижу толпу, — это ее естественная мелодия, стиль нью-эйдж. Можно принять происходящее за рок-фестиваль в Вудстоке, если бы не преобладание черных одежд. Интересно, какой сегодня праздник? Что за языческое ликование? Я мысленно сверяю календарь и понимаю: здесь справляют что-то вроде летнего солнцестояния, хоть и с недельным опозданием. Жизнь в большом городе заставила меня позабыть о смене времен года. В Салеме наступление лета — день, которому радуются все: язычники и христиане.
Салемская площадь, с огромными дубами, кленами и готической оградой из кованого железа, возвращает меня в давнее школьное время. Под площадью тянулись катакомбы — их построили после охоты на ведьм, но до революции. Возможно, владельцы торговых судов прятали там товары от английских сборщиков налогов. По крайней мере так считалось. Когда началась Война за независимость, туннелями пользовались капитаны каперов — в общем, те же пираты, но с разрешения правительства. Не английского, разумеется, они грабили именно британские суда. Я слышала, что в катакомбах прятали оружие и селитру. Мы с Бизером в детстве частенько искали эти ходы, но Ева сказала, что они все засыпаны.
Я сворачиваю у отеля «Готорн» и вижу низкое синее пламя в старом стеклянном аппарате для приготовления поп-корна — он по-прежнему стоит на углу, напротив отеля, точь-в-точь как в те годы, когда моя мать была маленькой девочкой. Рядом — лоток, где продают волшебные палочки и кристаллы, но это новшество. На другой стороне — внушительная статуя Роджера Конанта, который, так и не достигнув мыса Анны, основал город, впоследствии ставший известным как Салем. Помню поговорку, которую минимум раз в день повторяла Ева: «Ничего случайного в жизни не бывает». А за ней неизбежно следовало: «Все происходит не без причины».
Полицейские повсюду — ездят на велосипедах, заговаривают с туристами, требуют разрешения на запуск фейерверков.
— Здесь нельзя этого делать, — слышу я. — Если хотите устроить салют, ступайте на площадь или на пляж.
Я перехожу улицу, открываю калитку во двор Евы и чувствую аромат пионов. Там сотни кустов, которые отмирают каждую зиму. Ева прекрасно ухаживала за садом.
Она оставляла ключ прямо в цветке, когда ожидала моего приезда. Или в раскрытой лилии, если пионы уже отцветали. А я и забыла об этом. Но сейчас здесь слишком много цветов. Я бы в жизни не нашла ключ — и, разумеется, Ева не оставляла его, потому что не ждала меня в гости.
Кирпичный дом гораздо больше, чем я помню. Он кажется внушительнее и старше. Огромные каминные трубы с наветренной стороны. На задах, подальше от людной площади, — лодочный сарай, соединенный с домом крытой верандой. Сарай пострадал от непогоды и небрежения сильнее, чем дом, и будто прислонился к веранде, которая от тяжести просела. Но окна, с волнистыми старинными стеклами, по-прежнему блестят. На них нет белого налета морской соли, а значит, Ева недавно их вымыла — она моет все стекла, до каких только может дотянуться (хоть ей и восемьдесят пять). Например, в апреле, когда затевает весеннюю уборку. Окна на нижнем этаже она протирает с обеих сторон, а на верхних — только изнутри. Снаружи они остаются мутными и покрытыми солью: Ева бережлива, как настоящий янки, и отказывается платить посторонним за работу, которую, по ее мнению, она способна выполнить сама. Когда мы с Бизером жили здесь, то предлагали вымыть окна, но у Евы не было стремянки, и она в любом случае не позволила бы нам лазить наверх. Поэтому мы с братом привыкли к искаженной картине за окнами. Если хотелось четкой картинки, мы смотрели в окно на первом этаже или карабкались на смотровую площадку.
Безупречная линия окон сверкает, когда я поднимаюсь на крыльцо веранды. Замечаю свое отражение в волнистом стекле — и оно меня удивляет. В семнадцать я уехала отсюда и пятнадцать лет провела вдали от дома. Подростком я узнавала себя в стекле, но женщина, которая отражается там теперь, мне незнакома.
Часы работы кафе написаны на входной двери. К одной из филенок прислонена табличка «ИЗВИНИТЕ, МЫ ЗАКРЫТЫ».
Молоденькая девушка видит, как я подхожу к дому.
— Там никого нет, — говорит она, решив, что скорее всего я одна из ведьм. — Я уже проверяла.
Я киваю и спускаюсь с крыльца. Когда девушка уходит, я огибаю дом, понимая, что придется влезть тайком. Не хочу, чтобы меня заметили.
В детстве мы с сестрой Линдли могли забраться в любой дом. Я была настоящим специалистом по взлому замков. Мы частенько проникали в чужие дома, просто чтобы посидеть там — совсем как сказочная Златовласка, которая пробовала чужую кашу и лежала на чужих кроватях. По большей части мы забирались в летние домики. Однажды залезли в какой-то дом и прибрались там. На такое способны только девочки. Разбойницы с инстинктом домохозяйки.
Я обхожу сарай, направляясь к малозаметной двери, наполовину скрытой зарослями. В ней есть маленькое отверстие — треснутый стеклянный глазок. Как только окажусь в сарае, попасть в дом будет сущим пустяком. Я беру камень и заворачиваю его в рукав рубашки. Легкий удар — и стекло разбито. Осторожно вынимаю осколки, просовываю руку через дыру и поднимаю засов — это единственное, что удерживает дверь на месте. То ли замок проржавел, то ли я стала неловкой, но дверь, открывшись, внезапно проседает. Она тянет мою руку вниз, край окошка врезается в тело под рубашкой, идет кровь. Я смотрю, как собирается лужица. Ничего страшного, крови не много… Во всяком случае, я и не такое видела.