— Всего лишь царапина, старина! — говорю я вслух, изображая Джимми Кэгни.
А потом, точно услышав меня, вдруг подъезжает патрульная машина. Что еще занятнее, из нее вылезает отец моего первого парня Джека и идет к дому. Очень странно, потому что отец Джека не полицейский, а рыбак. Я абсолютно уверена, что это сон, но не хочу плыть по течению. Я смотрю на отца Джека. На его лице одновременно тревога и радость, он выглядит куда более странно, нежели любой человек, которого я когда-либо видела во сне.
— Нужно было позвонить в участок, — говорит он. — У нас есть ключ.
Это голос не отца Джека, а его младшего брата, которого я наконец узнаю.
— Привет, Джей-Джей, — отвечаю я.
Бизер действительно говорил мне, что Джей-Джей — коп.
Он обнимает меня.
— Немало воды утекло, — говорит он.
Вероятно, он заметил, как я скверно выгляжу, и перебирает в голове разнообразные варианты, почему это могло случиться. Я борюсь с желанием признаться, что мне недавно вырезали матку и что я бы истекла кровью, если бы не срочная операция. Здешние полицейские не боятся крови так, как их лос-анджелесские коллеги.
— Всего лишь царапина, старина, — отвечаю я слишком громко.
Он ведет меня в дом и заставляет сесть за кухонный стол. Рука у меня обнажена, и я прижимаю к предплечью бумажное полотенце.
— Нужно наложить швы, — говорит Джей-Джей.
— Все в порядке.
— По крайней мере смазать неоспорином. Ну или той травяной гадостью, которую продает Ева.
— Джей-Джей, я в порядке, — довольно резко повторяю я.
Долгое молчание.
— Мои соболезнования, — наконец говорит он. — Не могу сказать тебе ничего нового…
— Я, к сожалению, тоже.
— Болезнь Альцгеймера — это все вранье… Я видел Еву за неделю до исчезновения. Она соображала не хуже нас с тобой. — Он ненадолго задумывается. — Поговори с Рафферти.
— С кем?
— С детективом Рафферти. Он расследует это дело.
Джей-Джей обводит взглядом комнату и будто намеревается что-то сказать, но потом передумывает.
— Что?
— Ничего… Я скажу Рафферти, что ты приехала. Он захочет поговорить. Правда, сегодня он в суде. В дорожном. Ради Бога, не езди с ним в машине. Он водит хуже всех на свете.
— Ладно, — отвечаю я.
Интересно, отчего Джей-Джей полагает, что езда с Рафферти входит в мои планы. Мы неловко стоим на кухне и не знаем, как развить эту тему.
— А ты хорошо выглядишь, — говорит он. — Для старухи тридцати лет.
— Тридцати двух.
— Для тридцати двух ты выглядишь просто отлично. — Джей-Джей смеется.
Я захожу в комнаты лишь после его ухода. Открыв дверь, сразу понимаю, что все страшно ошиблись.
Ева здесь, в доме. Я чувствую. Ее присутствие настолько ощутимо, что я готова побежать за Джей-Джеем и сказать ему, что Ева вернулась и надо прекратить поиски. Но патрульная машина уже скрылась за углом, поэтому придется позвонить в участок.
Но сначала я должна увидеть тетю Еву. Видимо, она куда-то уехала, никому не сказав. Возможно, она даже не знает, что весь город ее ищет.
— Ева? — зову я.
Она не отвечает. В любом случае тетя туговата на ухо. Я окликаю снова, уже громче. По-прежнему нет ответа, но я знаю, что Ева дома. Она на смотровой площадке. Или в кладовке, изобретает новую чайную смесь, например, с бергамотом и кумкватами. А может быть, она вообще никуда не уезжала. Нет, это невозможно. Полиция наверняка обыскала дом. По крайней мере я так думаю. Господи, неужели никто сюда не приходил? Например, Мэй. Нет, черт возьми. Но полицейские непременно бы пришли. Или мой брат. Разумеется, Бизер заглянул бы к тете Еве. Это первое, что он бы сделал. Без причины Еву не объявили бы пропавшей — правильно? Но теперь-то она вернулась. Ясно как божий день. Я смеюсь, потому что это одна из тетиных поговорок.
— Ева, — зову я, памятуя о том, что тетя глуховата, но все-таки не оставляя своих попыток. — Ева, это я.
Откуда начать поиски? Я стою в передней. Передо мной — две одинаковые гостиные с черными мраморными каминами друг напротив друга. Одна из них заперта — ее Ева использует под кафе. Я захожу в другую. Комната больше похожа на бальный зал, чем на гостиную. Камины кажутся покинутыми и «голыми» — обычно Ева ставит туда букеты. Стулья расставлены симметрично и расчетливо, точно фигурки на шахматной доске.
Я гляжу на огромную винтовую лестницу и понимаю, что нужно идти наверх, но сначала — осмотреть кафе, вторую кухню и кладовую, где Ева смешивает чаи. Зову тетю и разговариваю с ней на ходу — громко, чтобы она наверняка услышала. Не хотелось бы войти незамеченной и напугать ее до сердечного приступа.
Она, вероятно, в спальне. Мне пока нельзя подниматься по лестницам, но я понимаю, что придется идти наверх. Цепляюсь за перила. Сейчас это в любом случае легче, чем несколько дней назад, хотя я до сих пор при каждом шаге чувствую, как натягиваются швы. Достигнув площадки второго этажа, я испытываю головокружение — приходится сесть на скамеечку и подождать, пока мир перестанет вращаться.
Наконец добираюсь до комнаты Евы. Старая кровать с пологом в углу, камин, резной шкаф. Кровать застелена, подушки взбиты. Я беру подушку и нюхаю, надеясь ощутить запах Евы. Но подушка пахнет апельсиновой водой — в ней тетя обычно полощет белье. Должно быть, она недавно его сменила. Заглядываю в шкаф. Все вещи аккуратно висят на плечиках. Корзина для белья пуста — значит, Ева уже выстирала простыни.
Когда я поселилась у Евы, то провела много времени в этой комнате — точнее сказать, в этом шкафу. Тетя, возможно, считала подобное поведение странным, но ни словом не обмолвилась. Ева не моя кровная родственница, она вторая жена моего дедушки, то есть вообще мне не родня. И тем не менее она понимает меня как мать — в отличие от Мэй.
На втором этаже еще шесть комнат. Все они, кроме одной, закрыты на зиму. Ева редко их отпирает, только если ждет гостей. Но визиты случаются все реже и реже — по крайней мере так она говорит, когда звонит мне. Я медленно миную комнату за комнатой в поисках Евы и разговариваю на ходу. Призрачная мебель стоит, укрытая светлыми чехлами от пыли.
Измученная, я поднимаюсь на третий этаж. В восемьдесят пять лет у моей тети куда больше сил, чем у меня. Я каким-то образом понимаю, что она там, наверху.
— Ева! — зову я. — Это я, Таунер.
С трудом поднимаюсь по узкой лестнице, хватаясь за перила с обеих сторон. Я устала.
Третий этаж — мой. Ева отдала его мне той зимой, когда я к ней переехала: отчасти чтобы возместить потерю Острова желтых собак, который я так любила, отчасти потому, что на третьем этаже была смотровая площадка. Ева знала, что я буду пользоваться площадкой, чтобы следить за Мэй, которая в одиночестве жила на острове, отказываясь уезжать. Не считая редких случаев, Ева вообще не пользовалась третьим этажом — она частенько говорила, что со времени моего отъезда там ничего не изменилось.